Небо Аустерлица. Рассказы. Михаил Викторович Сафронов

загулял? – спросил водитель.

      – Тебе-то что, – огрызнулся он в ответ. – На себя посмотри.

      – А что я, – миролюбиво ответил тот. – Я работаю, мне детей кормить надо.

      Наполеон приоткрыл дверь на полном ходу и яростно выбросил в нее бутылку, затем, обернувшись к водителю, сказал:

      – А ты думаешь, ты это только внешне такой, а твой внутренний мир сохраняется в первозданной чистоте? Мир, наполненный отвагой и любовью, где эльфы и доблестные витязи? Ведь ты даже и не догадываешься, что в твоем мире Галадриэль давно уже торгует в шинке бодяжным спиртом, а Гэндальф живет спекуляцией? Лучиэнь, так и не дождавшись Берена, давно уже отдалась двум лучникам одновременно, хоббиты совсем скурились, а Арагорн тупо дрочит в далеких северных пустошах. Ты еще не знал? Ты не знал, что непрерывной стены между внутренним и внешним миром не существует?

      Водитель тактично промолчал. Наполеон отвернулся от него и стал смотреть в ночное небо. Оно было, как всегда, совершенно. Ему вдруг почудилось, что все должно быть хорошо.

      Водитель высадил их с девушкой во дворе новой девятиэтажки, отдал девушке ключи, и, пообещав ровно через два часа вернуться, уехал. Они прошли вдоль черных деревьев в подъезд и молча поднялись в лифте на восьмой этаж. Квартира, в которую они попали, оказалась обычной, и только идеальный и неестественный порядок в ней напоминал о гостиничном номере.

      Пока он выставлял на журнальный столик пиво и искал стаканы и пепельницу, девушка разделась, и он смог, наконец, рассмотреть ее. Казалось, ей было чуть больше восемнадцати, а может – не было и того. Худое юношеское тело с едва оформившейся грудью, коротко остриженные вьющиеся тёмные волосы, почти полное отсутствие косметики на веснушчатом лице и припухлые слабо очерченные губы – всё это делало ее похожей на простую девчонку с соседнего двора, словно вернувшуюся из его далёкой юности, когда в голове еще гулял ветер, была первая любовь и первый портвейн, и песни под гитару до утра, – юности, которой у него, в сущности, никогда не было. Впрочем, она и была такой девчонкой на самом деле.

      Он разделся следом за ней, оставшись лишь в джинсах, уселся в кресло и налил по стаканам пиво. Она села к нему на колени и спросила:

      – Я тебе не нравлюсь?

      – Почему? Нет, – ответил он. – Нравишься. Очень нравишься. С чего ты взяла?

      – Ты хмуришься всё время, – сказала она. – Может, тебе другую привезти?

      – Не надо. Ты мне нравишься, – он протянул руку и взял стакан. – Мне другую не надо. Мне просто страшно.

      – А ты мне нравишься, – сказала она.

      Она поцеловала его в губы, и поцелуй получился очень долгим и нежным.

      – Ничего не бойся. Ты в безопасности. Всё будет хорошо.

      Он залпом выпил весь стакан и потянулся за сигаретами.

      – Понимаешь, – сказал он, прикуривая. – Я боюсь, что будущего никогда уже не будет, и так останется навсегда. И всегда будет страшно.

      Она