Лизавета Синичкина. Артур Олейников

ушел.

      Ткаченко показал деньги Ковалеву.

      – Пошли, пока Верка не встала, – сказал Ткаченко и стал обуваться.

      И собравшись, они тихо и быстро пошли со двора.

      Кода Савельева встала, их уже не было.

      – Ну, я им устрою, – говорила Савельева. – Сейчас бутылку купят и опять на работу не пойдут. – Галя, ты зачем им деньги дала? – спросила Савельева, входя к подруге в комнату.

      Галя стояла у окна и всхлипывала.

      – Да ты что, – испугалась Савельева, – из-за денег?!

      И подошла к подруге.

      Галя обернулась и от горечи, нахлынувшей в сердце, упала Савельевой головой на плечо, как на подушку, и разрыдалась.

      – Да ты что, что ты, Галочка, – успокаивала Савельева рыдающую подругу и гладила по русым волосам.

      – Не любит он меня! Не любит.

      Савельева не знала, что сказать, и как это бывает, тоже разрыдалась, но скоро стала приходить в себя.

      – Куда он денется?! Кому он нужен?! Не любит! – приходила в себя бойкая с детства Савельева, впитывающая в себя ароматы донских трав, обдуваемая ветрами и закаленная Доном, с бурлящим коктейлем в крови из сибирской стойкости и удали донских казаков.

      Вера с силой встряхнула Галю за плечи.

      – Ты, Галя, казачка. Казачка! А кто он? Кто?

      – Кто? – робко спрашивала заплаканная Галя.

      – Мужик. А ты казачка! Он на тебя должен богу молиться за твои то слезы. Вот придет, и спросишь, где был? Пьяный придет, по морде тряпкой ему. А не придут, сами пойдем и за патлы притянем.

      – У меня не получится. Не могу я так, не приучена.

      – Научишься. Я научу. Успокаивайся, казачка. Пошли умываться. На Дон пойдем. Гулять будем. Я тебя с соседкой познакомлю. Изменилась ты. Ну, ничего, воля, она лечит. Никуда он от нас не денется. Успокаивайся, кому говорят. Ну, все, все, вытирай слезы, к соседке пойдем. Надо зайти, а то обидится.

      Соседка казачка, парикмахерша подробно расспрашивала, как Галя жила у мужа. За что ее держали, о порядках и обычаях иноверцев. Слушала и стучала кулаком по столу. Как-то сразу она накинулась на подругу Савельевой, как это бывает у стариков, когда они встречают новые, прежде незнакомые лица.

      – Правильно сделала, что ушла, – говорила баба Клава. Нечего кровь пить. Ишь, в моду взяли. Нет на них казаков. Вот станешь меня досматривать, я тебе дом отпишу. Будет угол на старости лет. Ты кушай, кушай. Они тебя там, поди, и не кормили? Сало бери. Копченое. Поди, ты и вкус его забыла? Вера, водки принеси. Там на антресоли. Они водку не пьют?

      – Муж не пил, а тесть иногда, но только, как от простуды, – тихо отвечала Галя, робко кушая за накрытым на кухне столом, но что и от простуды бабе Клавы было достаточно.

      – Пьют! Так я и знала, – закричала баба Клава. Небось, и по нашему ругаются?

      – Я не слышала. Не принято у них. Они все молча.

      – Ну, ты посмотри. О, заразы говорить тебе, говоришь, не давали! И в церковь нашу не ходят. Не пускали они тебя в церковь? Не пускали?

      – Я