Две недели до любви. Холли Шиндлер

оторвать кусок сочной плоти с их нежных щенячьих косточек.

      Чирлидерши по сторонам поля орут свои дурацкие кричалки. Даже сейчас, когда я смотрю матч раз, на верное, в пятисотый, слова все еще кажутся мне нелепыми.

      Орлы, орлы, сильны и смелы. Достойны вы всякой хвалы!

      Камера отворачивается от поля и показывает крупный план подпрыгивающих бедер под фиолетовой каймой плиссированной юбочки. Весь экран заполняется этим изображением напряженных мускулов.

      – Брэнд, – причитает откуда-то из-за кадра Гейб. – Игра. Снимай игру.

      Изображение размывается: Брэндон снова переводит камеру, на сей раз на прекрасное лицо Гейба.

      – Ну же, – стонет тот. – Будь так добр.

      Он трясет головой, и на глаза ему падает несколько золотистых локонов. Глаза у Гейба такие зеленые, что поначалу вам бы показалось, что это просто пятна краски на лице. Или линзы. Они того самого оттенка, про который думаешь «конечно, так я и поверила», только разница в том, что это и есть его натуральный цвет. Точь-в-точь как холмы Ирландии: они кажутся отфотошопленными для туристического проспекта, но существуют в реальности. Гейб поджимает пухлые губы:

      – Мог бы хоть немного погордиться сестрой, знаешь ли.

      Изображение дергается: Брэндон вновь направляет камеру на чирлидерш. Три из них смотрят не в объектив, а чуточку в сторону. На моего Гейба. Три чирлидерши слегка помахивают ему кончиками пальцев. Хихикают и выпячивают грудь, демонстрируя роскошные фигуры. Так модели в шоу «Угадай цену» показывают на лоты.

      – Я вообще тебя не понимаю, – говорит Брэндон. – Ты мог бы выбрать любую из них…

      Гейб фыркает (камера показывает мочку его левого уха, а потом резким движением отходит назад).

      – Твоя сестра интересней, – говорит он. – Мне пришлось ее уговаривать.

      Его слова подхватывают меня, точно мяч, и швыряют обратно в первый год учебы. Тогда король белых танцев то и дело появлялся у моего шкафчика, подмигивал мне в коридорах. Отправлял эсэмэски, когда я уезжала с командой играть в другие школы. Я до сих пор отчетливо слышу, как девчонки дразнили меня, будто у Гейба вши, пихали меня локтями. Иногда ревность проявляется именно так. Ты ведь не будешь это есть? – спрашивают люди, сморщив нос и показывая на шоколадную печеньку в твоей руке. Как только согласишься, мол, конечно, не буду, так они выхватят ее из твоих рук и запихнут целиком в рот, и щеки у них надуются, как у Диззи Гиллеспи.

      Однако, даже когда я сказала так про Гейба («Да, вы правы, он не в моем вкусе»), он не сдался. Не позволил никому себя увести. Ни девочкам из моей команды, ни чирлидершам, ни теннисисткам в их коротких юбках, ни главе дискуссионного клуба, ни выпускнице-отличнице. Он продолжал осаждать меня: говорил, какое счастье для него – хоть немного погреться в лучах моей звезды. Со мной никто раньше так не разговаривал. Когда я наконец согласилась на свидание, вся женская половина школы забила копытом по плитке коридоров. Серьезно, мне показалось, что случилось