Царь велел тебя повесить. Лена Элтанг

чтобы отбить рыбную вонь: душный люпиновый запах, наполнивший мое сердце состраданием.

      – А почему вы мне это рассказываете? Разве я не такой же клиент, как все?

      Сказав это, я надеялся услышать что-то вроде: нет, вы особенный, но девица сунула мне в руки сачок, некрасиво сморщила лицо и громко, на весь пустынный зал, сказала:

      – А я больше здесь не работаю. Меня уволили. Сегодня последний день!

      Не помню, как ее звали, но помню, что мы с Душаном пригласили ее отметить увольнение, крепко напоили, и потом в нашем офисе крепко и весело пахло люпинами.

      Смуглая щучка Гомеш. Ну конечно же, думал я, стоя на мокром шоссе № 387, сначала вам приносят стюардессу на серебряном блюде, а потом выясняется, что на руках у вас девица попроще, а ту, что хлестала хвостом в садке, уже выпустили обратно в аквариум. Bom camarada, Костас. Подавальщицы, стюардессы, конторские уборщицы, вот твоя ахейская добыча, вот на что размайорились четырнадцать лет. А тут еще кукольница со своей сестрой – маячат вдали, опустив рыжие кудлатые головы. Эти пойдут отдельной статьей приговора.

      Однажды в приступе травяного раскаяния я рассказал о них Лилиенталю, и он утешил меня тем, что вот был же мудрец Кашьяпа, женившийся на двух сестрах сразу, и все у него кончилось довольно хорошо. Но у меня-то кончилось плохо! С тех пор как я ушел с улицы Пилес, толком не попрощавшись, все мои женщины так или иначе оставляли меня одного, как будто чувствовали неладное. Так знающие люди чуют в доме древесную гниль, хотя в комнатах сухо и стены чисты, как топленое молоко. Поворачиваются и уходят, сплюнув под ноги продавцу.

Зое

      В восемьдесят пятом моя мать приехала к нам с Фабиу, насмерть перепуганная воображаемой слежкой. Она достала путевку в Испанию, отбилась там от группы, села в столице на поезд и добралась в Бадахос, на границу с Португалией. Когда мы приехали туда на своем “рено” без кондиционера, стояла такая жара, что в женщине со свалявшимися волосами, сидящей на вокзальной скамейке, я с трудом узнала свою надменную Лизу. Она просидела там восемь часов, ее платье задубело от пота, а лицо покрылось грязными потеками от туши и слез. Фабиу никогда ее раньше не видел и посмотрел на меня с сочувствием. Мы посадили маму в машину, она легла на заднем сиденье, будто в кинофильме про мафию, и положила на лицо мою косынку.

      – Ты говорила, что она сильная и суровая, – сказал муж, поглядывая в зеркальце на шелковый лоскут, вздымающийся от частого дыхания.

      – Смирение слабого – бес, смирение сильного – ангел, – ответила я, с трудом переведя строфу на португальский, и он понимающе кивнул.

      Мы доехали до мотеля, уложили маму спать, и не успела я приготовить кофе, как Фабиу исчез, оставив нам записку hasta la tarde и банкноту в тысячу эскудо. До самого вечера мы сидели с мамой на кровати, лицом к лицу. Раньше мы никогда так не сидели, и я была смущена. Девять лет прошло! Я смутилась даже от того, что увидела, как, выйдя из душа, она вытирает полотенцем свое холодное сытое тело.

      Я налила ей вина, она рассказала мне, как храбро