Записки институтки. Честный рассказ о самой себе. Лидия Чарская

как и Бельскую: а вы обе «мовешки» или считаетесь, по крайней мере, такими. Пойду к начальнице я и признаюсь, как и что было, под условием, чтобы Гаврилычу ничего не было, а вся вина пала бы на меня…

      – Но ты пострадаешь, Нина! – протестовали девочки.

      – Все-таки не так, как другие на моем месте. Меня не выключат, потому что Maman дала слово отцу беречь меня и я на ее попечении… И притом я ведь считаюсь «парфеткой», а «парфеток» так легко не исключают. Утри свои слезы, Бельская, а тебе, Краснушка, нечего волноваться, и тебе, Кира, тоже, – все будет улажено. Я ведь помню, как за меня пострадала Люда. Теперь моя очередь. Пойдем со мной к Maman, – кивнула она мне, и мы обе вышли из класса среди напутствий и пожеланий подруг.

      Крошка, не говорившая со мной и Ниной более трех месяцев, быстро догнала нас у класса со словами:

      – Помиримся, Джаваха!

      Нина и я охотно поцеловались с ней в знак примирения.

      – Видишь, она тоже хорошая! – расчувствовавшись, сказала я.

      Мы пробежали лестницу и коридоры в одну минуту и, остановившись у швейцарской, позвали швейцара.

      – Что, Maman дома? – спросила княжна.

      – Пожалуйте, ваше сиятельство, княгиня у себя, – почтительно ответил швейцар, знавший, что маленькой Джавахе открыт во всякое время доступ в квартиру начальницы.

      Нина храбро направилась туда, не выпуская моей руки… Я робко переступила порог той самой комнаты, в которую около полугода тому назад вошла смущенной и конфузливой маленькой провинциалкой.

      Княгиня сидела в большом удобном кресле с каким-то вышиваньем в руках. Но на этот раз она не встала нам навстречу с ласковым приветом «Добро пожаловать», а поманила нас пальцами, проронив, недоумевая:

      – Что скажете, дети?

      У меня язык прилип к гортани, когда я увидела это строгое, хотя приветливо улыбающееся лицо начальницы, ее величественно стройную, крупную фигуру.

      – Что скажете, дети? – повторила она, подняв глаза от работы.

      Когда начальница заметила Нину, лицо ее вдруг стало ласковее:

      – А, маленькая княжна, что нового?

      Нина выдвинулась вперед и дрожащим от волнения голосом начала свое признание. Добрая девочка боялась не за себя. Назвать Гаврилыча – значило подвергнуть его всевозможным случайностям, не назвать – было очень трудно.

      По мере того как говорила Нина, лицо начальницы принимало все более и более строгое выражение, и, когда Нина закончила свою исповедь, выдуманную ею тут же на скорую руку, лицо княгини стало темнее тучи.

      – Я не верю, чтобы это сделала ты – лучшая из воспитанниц, опора и надежда нашего института, – начала она спокойным и резким голосом, из которого, точно по удару магического жезла, исчезали все лучшие бархатные, ласкающие ноты. – Но все равно, раз ты созналась, ты и будешь наказана. Доводить до сведения твоего отца этого поступка, недостойного княжны Джавахи, я не буду, но ты должна сказать, кто принес вам покупки.

      При последних словах начальницы Нина вздрогнула всем телом. Ее мысленному взору, как она мне