Одиннадцать видов одиночества. Ричард Йейтс

что потеряли друга, и страшно сожалеют об этом, но уже слишком поздно. Сделанного не воротишь.

      Выждав время, пока эта мрачная нота резонировала в тишине классной комнаты, она снова заговорила:

      – Знаешь, Винсент, я не сумею это забыть. Однако сейчас мы еще сможем остаться друзьями, потому что я ведь понимаю, что ты не хотел меня обидеть. Только пообещай, что тоже не забудешь этот случай. Запомни навсегда, что, делая подобные вещи, ты обижаешь людей, которые очень хотят относиться к тебе хорошо, и этим ты наносишь вред самому себе. Ты запомнишь это, солнышко? Пообещай.

      Слово «солнышко» вырвалось так же непроизвольно, как непроизвольно потянулась ее рука к плечу ребенка и скользнула по свитеру; и слово, и жест заставили мальчика только ниже опустить голову.

      – Ну ладно, – сказала учительница, – ступай.

      Он забрал из раздевалки ветровку и вышел, прячась от взгляда мисс Прайс, в котором затаились усталость и неуверенность. В коридорах было пусто и тихо, лишь откуда-то издали доносился гулкий ритмичный стук швабры о какую-то стену. Звуки, с которыми касались пола его собственные резиновые подошвы, только усугубляли тишину – как и одинокий сдавленный взвизг молнии на ветровке, и легкий механический вздох входной двери. В тишине тем более неожиданной оказалась встреча: на бетонной дорожке, в нескольких ярдах от школы, Винсент вдруг обнаружил, что за ним идут двое мальчишек – Уоррен Берг и Билл Стрингер. На лицах у обоих – нетерпеливые, почти доброжелательные улыбки.

      – Ну, и чё она те сделала? – спросил Билл Стрингер.

      Винсента застали врасплох; он едва успел натянуть на лицо ту же маску Эдварда Робинсона.

      – Не твое дело, – бросил он и прибавил шагу.

      – Нет, погоди – постой, эй! – крикнул Уоррен Берг, нагоняя его. – Ну что было-то? Просто сделала тебе втык или что? Эй, Винни, постой.

      От этого имени его передернуло. Сжав кулаки в карманах ветровки, он продолжал идти. С трудом сохраняя самообладание и спокойный голос, Винсент проговорил:

      – Не твое дело, сказал же. Отвали.

      Но мальчишки не отставали.

      – Представляю, какую выволочку она тебе устроила, – продолжал Уоррен Берг. – Что она вообще сказала? Давай расскажи, Винни.

      На сей раз он не смог вынести звука этого имени. Самообладание покинуло его, колени ослабли, и ноги сами собой перешли на вальяжную походку, удобную для беседы.

      – А ничё она не сказала, – ответил он наконец, а потом, выдержав театральную паузу, добавил: – А чё говорить? Она как возьмет линейку…

      – Линейку? То есть она тебя – линейкой? – Лица мальчишек приняли потрясенное выражение, полное одновременно недоверия и восхищения, и, пока он продолжал говорить, восхищение явно преобладало.

      – Прям по костяшкам, – выдавил Винсент сквозь сжатые губы. – По пять раз на каждую руку. Говорит: «Сожми кулак. Положи на парту». А потом берет линейку и – бумс! бумс! бумс! Пять раз. Больно до чертиков.

      Школьная дверь тихонько шепнула что-то в спину мисс Прайс.