Разрушь меня. Разгадай меня. Зажги меня (сборник). Тахира Мафи

оборачиваюсь, словно меня опять застали за кражей еды. Это случилось всего однажды, но родители не поверили, что я взяла ее не для себя. Я говорила, что пытаюсь спасти бродячих кошек за углом, но они не считали меня настолько человечной. Только не я. Не такое такая, как я. Впрочем, они никогда не верили мне, поэтому я и оказалась здесь.

      Сокамерник испытующе смотрит на меня.

      Он заснул, не раздеваясь, в темно-синей футболке и светлых штанах со множеством карманов, заправленных в высокие, до голени, ботинки.

      На мне одежда из мертвого хлопка[1], зато щеки зарделись живыми розами.

      Он медленно прошелся взглядом по моей фигуре, и от этого неторопливого разглядывания у меня забилось сердце. Розовые лепестки опали со щек и закружились коконом, отчего-то лишая меня мужества.

      Перестань на меня смотреть, хочу я сказать.

      Перестань трогать меня своими глазами, держи руки при себе и – пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

      – Как тебя зовут? – Он наклонил голову набок, и сила тяжести раскололась пополам.

      Выжидаю минуту, моргаю, выравниваю дыхание.

      Он шевельнулся, и мои глаза брызнули тысячей осколков. Рикошетом разлетевшись по комнате, они делали миллион снимков, миллион моментальных фотографий. Мельтешившие образы поблекли от времени, замороженные мысли робко затрепетали в мертвом пространстве, ураган воспоминаний рвал душу. Сокамерник напоминает мне человека, которого я знала.

      Резкий вздох, и я очнулась.

      Хватит грезить наяву.

      – За что ты здесь? – спрашиваю я, обращаясь к трещинам в бетонной стене. Четырнадцать трещин в четырех стенах, тысячи оттенков серого. Пол, потолок – все бетонное. Жалкие ложа – кроватные рамы – сварены из старых водопроводных труб. Маленький квадрат окна, слишком толстое стекло, чтобы выбить. Надежда иссякла. Глаза болят, трудно сфокусировать взгляд. Палец медленно ведет дорожку по холодному полу.

      Я сижу на полу, где пахнет льдом, металлом и грязью. Сокамерник усаживается напротив по-турецки. Слишком блестящие у него ботинки для этого заведения.

      – Ты меня боишься. – Его низкий голос не имеет формы.

      Пальцы сами сжались в кулак.

      – Я боюсь, что ты псих.

      Может, я и лгу, но это не его дело.

      Сокамерник фыркает. Звук эхом отдается в мертвом воздухе камеры. Я не поворачиваю головы, не смотрю в глаза, сверлящие меня. Вдыхаю затхлость, переработанный кислород. Горло сжимается от знакомого ощущения, которое я уже научилась подавлять.

      Два стука в дверь возвращают меня к реальности.

      За долю секунды сокамерник оказывается на ногах.

      – Там никого нет, – говорю я. – Это наш завтрак.

      Двести шестьдесят четыре завтрака, а я так и не разобралась, из чего они состоят. Пахнущий химией аморфный кусок, который всегда приносят, когда уже нет сил терпеть голод. Иногда слишком сладкий, иногда пересоленный, но всегда отвратительный. Большую часть времени я слишком голодна, чтобы замечать разницу.

      Я

1

Низкосортный хлопок из волокон с пороком естественного происхождения. – Здесь и далее примеч. пер.