В министерстве двора. Воспоминания. Василий Кривенко

столовой, около весело кипевшего самовара, сидел Николай Федорович и разучивал вальс.

      – Сейчас, господа, сейчас… Наливайте себе чаю сами. Мне нужно кончить вальс.

      Порвавшаяся струна, однако, заставила его заняться настраиванием.

      Доброе лицо гитариста так приветливо смотрело, что я почувствовал себя совершенно дома и принялся за чай со сливками, – роскошь, которая столько месяцев была мне недоступна.

      Окна из столовой выходили в сад и примыкавший к нему двор; здесь бегала серая волохатая собака, сразу же мне понравившаяся; около сарая запрягали в сани тройку деревенских лошадок. Брат сообщил мне, что собаку зовут Валеткой, она страшно злая, еще в прошлом году подмяла под себя соседа шинкаря. Кучер Кондрат – первый силач на хуторе и во время косовицы идет в голове. Лошади: Шпанка, Казачка и Бурый. За Бурого, уверял меня брат, Антоненко давали большие деньги, да узнали, что мерин, и отступились. Казачка брыкается, Шпанка отлично идет под верхом.

      Гимназист Ваня, уписывавший громадный ломоть хлеба с маслом, прибавил:

      – А Бурый не дает садиться, скидает…

      Я с живейшим любопытством вслушивался в эти объяснения и хотел идти во двор посмотреть поближе лошадей; но в это время Николай Федорович докончил настраивать свою гитару и предложил сыграть польку, разученную им с Ваней, наладившимся «подбирать» на гармонии. Конечно, мы с братом обратились в слух. Они заиграли, и в тех местах, где не выходило гладко, Николай Федорович ловко подпевал.

      – Эх, жалко, что вы ни на чем не играете! Как бы у нас тогда дело пошло. Шик!

      Мой брат незаметно вытащил из кармана губную гармонику и присоединился к оркестру. Это было даже для меня сюрпризом. Эффект получился удивительный, а когда поощренный брат стал выделывать рулады, то восторг Николая Федоровича не имел границ.

      – Вот ловко придумали! Вот ловко! Ну-ка, ну-ка, еще…

      Полнейшее удовольствие разлилось по лицу Николая Федоровича, и он в пятый раз принимался за польку. Наконец, вошел бывший денщик Антоненко, дворник и в то же время лакей, Горобец.

      – Та годи вам! Вже запрягли.

      Николай Федорович крикнул ему, чтобы он убирался, и оркестр продолжал гудеть.

      – Попробуемте, господа, вальс, – заявил брат, который научился отлично его насвистывать.

      Попробовали, вышла каша. Гармоника затягивала совсем не то, а Николай Федорович никак не мог «подобрать» и лишь подпевал своим козлиным баском.

      Перешли опять на польку и стали уже было вырабатывать план кадрили из русских и малорусских песен, как опять появилась в дверях голова Горобца.

      – От майор рассердится, что панычи опоздали. Оркестр смолк. Николай Федорович побаивался дяди.

      – Господа, знаете что? Я пойду вместе с вами на хутор. Пойдемте к Дехтярям, к Яссинским, к Нартовым играть танцы. Идет?

      Встретив шумное одобрение, Николай Федорович заставил Горобца наскоро уложить свои вещи. Разместившись кое-как