Акварель Сардинии. Лилия Гейст

улочек Сан Теодоро. Но как-то неловко было оставлять старика. Тем более, впечатление он производил безобидное. И действительно предложил выпить кофе, но не здесь, а в Пунтальдии – якобы, очень красивом месте на берегу залива. А возвращаться в пустой темный дом мне не хотелось. Там уже неделю не было света, а со свечой хоть и романтично готовиться ко сну, но тоскливо.

      Мы шли к его машине. Я ничего не боялась, однако мысль о том, что уже стемнело, а он, хоть и немолод, но остается мужчиной, все-таки в голове мелькнула. Ладно, справлюсь, если что. Вид у него не богатырский. Крикну громко – он и рассыплется.

      Машинка у Винченцо – не больше него самого. Темно-синий «Фордик-Фиеста». Мы садимся в душный, за день пропеченный солнцем салон и рассуждаем, ехать ли в Пунтальдию. Предусмотрительно поведав Винченцо о своей договоренности с Антонеллой – встретиться около одиннадцати вечера в центре городка, я итальянца смутила. Он не захотел стать причиной моего возможного опоздания, ведь до Пунтальдии ехать минут двадцать. А еще возвращаться! Плюс время на размешивание сахара в кофе, сами понимаете.

      – Лучше не поедем. Понимаешь, я человек откровенный и порядочный, – подчеркивает пылкий мужчина, приложив руку к груди. Пока не к моей.

      Может, и вправду порядочный? Конечно, мне хотелось увидеть новое место, но не ценой потери чести и достоинства.

      Винченцо тем временем соизволил назвать меня «кара». Наверное, с его точки зрения, это предпосылка для сближения. Слово «кара» – «дорогая» он повторяет слишком часто для нечаянного и непродолжительного знакомства. В результате вялой дискуссии, мы решаем не пускаться в дальний путь, а посидеть у вечернего, уже темного моря, на пляже Кала Дамбра. Это близко, в черте поселка, и я не сопротивляюсь.

      В баре Винченцо спрашивает:

      – Что ты будешь пить?

      – Я хотела бы ячменный кофе и стакан минеральной воды.

      Себе кавалер заказывает обычный эспрессо. Мы цедим малое количество душистого, отлично приготовленного кофе, и Винченцо расспрашивает обо мне.

      Я раскрываю основные факты своей биографии.

      Собеседник немало удивлен и плохо скрывает, что его огорошила разница в наших социальных положениях. На морщинистом лбу Винченцо проступает, как тайная клинопись, наша явная несовместимость. Ему остается похвалить меня за решительные поступки и за воспитание сына – лауреата литературной премии.

      Казалось бы, точки над «и» расставлены, да и от кофе остались лишь бурые разводы на стенках чашки.

      Но Винченцо вдруг резко встает, словно принимает решение:

      – Пойдем, посидим там, где стоит моя машина? Там романтичнее. Я принес тебе абрикосы. Любишь абрикосы?

      – Кто же не любит абрикосы? Они из твоего сада?

      – Нет, из сада моих друзей. Утром собраны. Я уже их помыл и даже вытер.

      Ну, как тут откажешься? Старался старикан.

      – Еще я сладости принес…

      Это уж слишком! А еще говорят, что итальянцы скупые.

      – Сладости