Проза. 2017 год. Александр И. Новиков

ставила перед нею чай и слушала. Чай или стыл нетронутым, или же мгновенно отхлебывался кипятком, так что обжигал ей все небо, но на поток слов это не влияло. Никогда в жизни я не слышала столько восторженных эпитетов. Обнаженное сердце трепетало в каждом из них.

      – Ты знаешь, Оля, – шептала она, – знаешь, что он мне подарил?! – она наклонялась над ухом матери и шептала ей что-то. Мама улыбалась и бормотала: «Дай Бог, дай Бог!» Потом Эльза шептала еще что-то, мама краснела, опускала глаза, и махала на нее рукой. Вообще этот шепот на ухо и мамино залитое краской лицо повторялись с четкой периодичностью. При этом глаза у обеих загорались мгновенно.

      – Эльза, ну ты любка! Смотри, не сглазь! Не надо так часто об этом рассказывать, – сказала однажды мама.

      – Ну, я же только тебе!

      – И мне не надо! От греха подальше. Мало ты в жизни мучилась?! Нашла – молчи и потеряла – молчи!

      – Да ну тебя, бабка-кликуша! Оленька моя!!! Так хорошо!!!

      – Любка ты, любка!

      – Ага! И мне это очень нравится! И ему тоже!

      – Кто бы сомневался!!!

      Эльза с хохотом валилась на оттоманку, а потом начала целовать нас мамой.

      – Да пусти ты, сумасшедшая! – отбрыкивалась мама. – Ну точно, совсем сдурела!

      Но Эльза уже стояла в дверях, сияла пунцовой помадой, искрилась.

      – Все! Пока-пока! Я убегаю! Скоро Аленький с репетиции придет. Такая ответственная роль у него. Представляешь, они ставят «Алые паруса». Он играет матроса Летику. Все, я побежала мужа кормить!

      – Летику! – усмехалась мама, закрывая дверь. – Ответственная роль! А чего же Грея ему не дали? Хорошо еще, что не пятое весло и не восемнадцатый парус играет! А, да ладно, лишь бы она счастлива была.

      Мне тогда было 17. Я оканчивала школу, считала себя взрослой и позволила себе спросить:

      – А как ты думаешь, это у них надолго?

      Реакция моей строгой матери, вырастившей меня без отца, была на удивление растерянной и жалкой:

      – Не знаю, Софинька (так ласково называла меня только в раннем детстве). Нет, наверно.

      – А что будет тогда? – я от неожиданности присела.

      – Боюсь я. Лишь бы все было бы тихо. Любка она, а это плохо. И жизнь как-то шиворот-навыворот сложилась. Ни ребенка, ни котенка, ни мышонка. Бесприютная она.

      – Как это: любка?

      – А вот так…

      И тогда я впервые услышала от мамы о ночной фиалке – любке. О том, что растет она в чаще леса и ночью заливает поляны одуряющим любовным ароматом. Много говорить мать не любила и сунула мне в руки книгу Пришвина. На отмеченной странице я прочла:

      «На мое чутье у нашей ночной фиалки порочный запах, особенно под конец, когда исчезнут все признаки весны и начнется лето. Она как будто и сама знает за собой грех и стыдится пахнуть собой при солнечном свете. Но я не раз замечал: когда ночная красавица потеряет первую свежесть, белый цвет ее потускнеет,