По эту сторону рая. Френсис Скотт Фицджеральд

трепыхался.

      – Я тебя ненавижу! – крикнула она. – Не смей больше со мной разговаривать!

      – Что? – растерялся он.

      – Я скажу маме, что ты меня поцеловал. Скажу, скажу, и она запретит мне с тобой водиться.

      Эмори встал и беспомощно смотрел на нее, точно видел перед собой живое существо, совершенно незнакомое и нигде не описанное.

      Дверь отворилась, на пороге стояла мать Майры, доставая из сумочки лорнет.

      – Ну вот, – начала она приветливо, поднося лорнет к глазам. – Портье так и сказал мне, что вы, наверно, здесь… Здравствуйте, Эмори.

      Эмори смотрел на Майру и ждал взрыва, но взрыва не последовало. Сердитое лицо разгладилось, румянец сбежал с него, и, когда она отвечала матери, голос ее был спокоен, как озеро под летним солнцем.

      – Мы так поздно выехали, мама, я подумала, что нет смысла…

      Снизу донесся звонкий смех и сладковатый запах горячего шоколада и пирожных. Эмори молча стал спускаться по лестнице вслед за матерью и дочерью. Звуки граммофона сливались с девичьими голосами, которые негромко вели мелодию, и словно налетело и окутало его теплое светящееся облако.

      Кейси Джонс опять залез в кабину,

      Кейси Джонс – работай, не зевай…

      Кейси Джонс опять залез в кабину

      И последним перегоном двинул в рай[2].

      Моментальные снимки юного эгоиста

      В Миннеаполисе Эмори провел почти два года. В первую зиму он носил мокасины, которые при рождении были желтыми, но после неоднократной обработки растительным маслом и грязью приобрели нужный зеленовато-коричневый оттенок, а также толстое, серое в клетку пальто и красную спортивную шапку. Красную шапку съела его собака по кличке Граф дель Монте, и дядя подарил ему серый вязаный шлем, очень неудобный: в него приходилось дышать, и дыхание замерзало, один раз он этой гадостью отморозил щеку, и, как ни оттирал ее снегом, она все равно посинела.

      Граф дель Монте как-то съел коробку синьки, но это ему не повредило. А через некоторое время он сошел с ума и понесся по улице, натыкаясь на заборы, катаясь в канавах, да так навсегда и умчался безумным аллюром из жизни Эмори. Эмори бросился на кровать и заплакал.

      – Бедный маленький Граф! – плакал он. – Бедный, бедный маленький Граф!

      Несколько месяцев спустя ему пришло в голову, что сцена сумасшествия была Графом разыграна, и очень ловко.

      Самым мудрым изречением в мировой литературе Эмори и Фрог Паркер почитали одну реплику из третьего действия пьесы «Арсен Люпен». И в среду, и в субботу они сидели на дневном спектакле в первом ряду. Изречение было такое: «Если человек не способен стать великим артистом или великим полководцем, самое лучшее для него – стать великим преступником».

      Эмори опять влюбился и сочинил стихи. Вот такие:

      Их две, а я один —

      Люблю и Салли, и Мэрилин.

      Хоть Салли очень хороша,

      Но к Мэрилин лежит душа.

      Его интересовало, первое или второе место займет Макговерн из Миннесоты

2

Все стихи в этом романе переведены В. Роговым.