В стенах семинарии. Георгий Александрович КАЮРОВ

из-под массивных надбровных дуг, разбрасывая по сторонам искры уничтожающего огня. Не дай бог попасться под эти искры!

      «Н-да-а! – приуныл я. – Отец не добрался, это так. А я не в руках инспектора – в клюве! Цапля – цаплей!» Мне неоднократно доводилось видеть, как цапли в наших плавнях собирали лягушек. Я подолгу наблюдал за этим самым обычным обедом и представлял цаплю из детских сказок и былин – цапля профессор, цапля учитель, цапля воспитатель – с ученной книгой, ручкой и непременно в очках. А у нас в плавнях, вон он, важно поднимая ноги, ходит этакий учитель и тюкает клювом-торпедой в лягушек, подкидывает оглушенных тварей, и задрав клюв, словно регоча заглатывает их. Бедные лягушки только успевали лапками помахать у края клюва и заправлялись в глотку. Я смотрел на Отца Лаврентия, и мне представлялось, как он меня заглатывает, а я ручонками машу моим не состоявшимся однокашникам и проваливаюсь к нему в утробу. Мне было из-за чего приуныть.

      Плогий заулыбался и живо подался всей своей бесформенной фигурой к инспектору. Цапля что-то ему проговорил одними губами. Всматриваясь в лицо Плогия, я не мог разобрать, то ли толстяка смутило услышанное, то ли он не понял слов инспектора и должен обязательно переспросить, но толстяк, едва заметно, понятливо искрнул усмешкой и выступил вперёд. Глотка его зычно прокричала:

      – Значит так! – в голосе его зазвучало предвкушение удовольствия от предстоящего, заказанного братом Лаврентием, действа. – Трусы спустить до колен!

      Против обычного – все подчинились безропотно. Что мне, прошедшему армейские бани и медосмотры? Для многих же – это безобразие, но страх перед инспектором оказался сильнее. А, может, так и надо на медосмотре в семинарии? Отроки терялись в догадках и неуверенно, поддерживая друг друга собственным примером, опускали трусы. Цапля вошёл в образованный коридор и, рассматривая голых отроков, медленно двинулся вдоль него. Шествие инспектора сопровождалось тревожным шорохом. Брат Лаврентий так и ушёл в темноту, только в другое крыло коридора. Все с облегчением вздохнули, и гвал поднялся с новой силой.

      Для семинариста инспектор – главное лицо в семинарии. Нет, конечное, ректор – самый главный! И семинарист может ему пожаловаться на инспектора. Но… На бога надейся, а с инспектором не оплошай!

      – Построились! – рявкнул Барабан, криком приструнивая беспорядок. Когда все построились, он опять прошел вдоль шеренги, оценивающе разглядывая отроков. По-видимому, удовлетворившись, проследовал в кабинет и вышел из него с толстым журналом в руках. На этот раз толстяк проходил вдоль шеренги медленно, буравя своими глазками каждого отрока. Вдруг он остановился и, ткнув карандашом в грудь избранника, выкрикнул:

      – Фамилия?

      – Ревенко, – испуганно проблеял юнец.

      – На комиссию, – указав карандашом за спину, толстяк размашистой галочкой отметил в журнале фамилию и направился вдоль шеренги, а отрок засеменил на медосмотр.

      Вся шеренга вмиг замерла