Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности. Павел Нерлер

мы не отъедем.

      Луну поярче, погремучей цепь!

      Потешимся шарманкой и медведем.

      …Ах, до чего ты, солнце, чернокудро

      и желто, как у Пиросмани лев!

      …Когда-то много лет тому назад,

      там, под рекою облаков летучей,

      ходил баран, нагуливая зад,

      на привязи у проволоки колючей…

(«Вариант вступления», с. 28–29)

      Крайне мало занимают Цыбулевского театральная и музыкальная стихии – они почти не проникают в его творчество:

      В войну –  Шопен: шаги, шажки,

      телесный цвет. Еще прыжки,

      в фойе из зала переходы.

      У изголовья жмутся годы.

      Вдруг вспомнишь старенький буфет,

      где граций чувственное трио.

      Померк когда-то яркий свет,

      что освещал любой предмет.

      Ушло. Теперь и музы нет

      мне соблазнительнее Клио.

      А Моцарт и Сальери, например, всплывают в прозе «Шарк-шарк» не как композиторы или музыканты, а скорее как общекультурные штампы, но такие, на которых интересно взглянуть в новом ракурсе:

      Когда уж нет Моцарта, то самым близким человеком оказывается Сальери – с кем же еще говорить о Моцарте! Короче – ищу Сальери…

      Но конечно же – главные привязанности Александра Цыбулевского лежат в сфере литературы и поэзии прежде всего. Из прозаиков он вскользь упоминает лишь Брэдбери («брэдбериевщины фантом»), Кафку, Дюма и более продуманно, не называя – Гоголя и Булгакова (с. 46):

      Тут веет тихая отчизна

      сожженной частью «Мертвых душ»,

      царит идея планеризма:

      лети над синью диких груш…

      …Все бег, все бег –  дождь и луна.

      И только медлит Маргарита.

      И рукопись не сожжена.

      И шапка мастера пошита.

      Булгаковская тема прощальных холмов, последнего взгляда сверху вниз звучит и в стихотворении, казалось бы, целиком посвященном Дюма (с. 64):

      Единственное чтение –  Дюма!

      Что может быть волнительней и ближе,

      чем сцена, где прощается с Парижем

      граф Монте-Кристо с ближнего холма.

      Он видит мельтешение огней

      и ждет от неба знака или вести.

      А крест все тягостнее и трудней

      переступившей все границы мести.

      Не той эпохи несколько минут –

      куда –  откуда грозовая нота,

      все штрих один определяет тут.

      И красный свет, как при проявке фото.

      И вечен холм над городом, где кто-то

      прощается навек. А кони ждут.

      Круг поэтов, упомянутых Цыбулевским, изыскан и не случаен – Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Бунин, Блок, Кузьмин, Хлебников, Мандельштам, Ахматова, Пастернак, Цветаева и Ахмадулина. Значительно чаще и глубже других всплывают Мандельштам и Блок. Большинство упоминаний относятся к разряду цитат, о которых О. Мандельштам писал в «Разговоре о Данте»:

      Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись