Без утайки. Повести и рассказы. Сергей Чевгун

без меня.

      – Почему?

      – Потому что я вижу его каждый день. А тебе еще предстоит с ним встретиться.

      …Это я так подумал, и дверь открылась сама собой. Я прошел прямиком на кухню и поставил на стол принесенное питье.

      – В самый раз, – хозяин квартиры совершенно не удивлен моему визиту. – Постой, последний раз мы встречались… когда? В девяносто шестом?

      – В девяносто шестом я был далеко. А в две тысячи первом уже не стало тебя. Неужели не помнишь?

      – Да, конечно… Окраина Хайфа, дешевый пансионат… Запах выглаженных простыней, – голос у него грустный. – В тот вечер ко мне никто не пришел. Служащая пансионата всегда заходила ко мне и желала спокойного сна. А в тот вечер она не пришла. Интересно, почему?

      – В тот день в автобус сел смертник. Ты этого не знал?

      Он покачал головой:

      – Нет. Я подумал, что просто ей надоел. Жаль, что ошибся!

      Он достает из стола четвертушку хлеба и головку чеснока.

      – Ты пока наливай. А я сделаю бутерброды. Такие маленькие бутерброды. Кажется, их называют тарталетками?

      Он аккуратно делит хлеб на сотню маленьких кусочков, на сотню же тончайших пластинок расщепляет желтоватые дольки чеснока. Кусочек хлеба, на него – чесночная пластинка. Кусочек – пластинка, кусочек – пластинка…

      – Ну, вот, – он придирчиво осматривает стол. – Значит, за встречу?

      – За встречу. Которая когда-нибудь обязательно произойдет.

      Теплая водка. Местная и очень скверная. Такая же, как в девяносто четвертом. Кажется, это было в мае. Мы сидели в кафешке на привокзальной площади. Я уже знал, что скоро отсюда уеду. Скользну по ломаной линии, перечеркнувшей карту, и зацеплюсь ненадолго в самом дальнем ее конце.

      А тогда, в зябком мае, я говорил ему:

      – Так получилось! Я обманул своего героя, и он мне этого не простил.

      В его глазах замерцало любопытство:

      – Как это было?

      – Сначала я создал героя. Я дал ему имя и пообещал бессмертие. Потом создал ситуацию, в которой герой должен был оказаться. И пережил ее вместе с ним.

      – А дальше?

      – Разорванные страницы, которые уже не склеить. Слова и события, которых уже не вернуть.

      – Это Макс Фриш, – сказал он, подумав. – Это его Гантенбайн.

      – Нет, это я. И это мой Шитов. Когда ты жил в Сибири и писал свою первую повесть, тебя звали Кротовым. Потом он уехал – на той, предпоследней странице, а вскоре уехал и ты – вслед за ним. Сейчас ты здесь, но скоро снова уедешь. Ведь уедешь?

      – Откуда я знаю?

      – А впрочем, не важно. Первым уеду я.

      Он промолчал. Водка кончилась – неожиданно, как разговор. Потом я уехал, а он задумал свой новый роман. И начал его писать. Он писал и не мог остановиться. Жить ему оставалось еще лет семь, но посмертное забвение уже надувало щеки, готовясь погасить свечу былой известности. А все, что случилось потом, теперь для него уже не имело значения.

      – В Хайфе