Сегодня и завтра, и в день моей смерти. Хроника одного года. Михаил Черкасский

даже пальто вам вернуть, но понадобится ли, товарищ? Это я так тягуче, паскудно смотрю, а Лина: пальто с плеч, клевок в зеркало, кивок мне и взлетает в лифте наверх. Нет ее, что-то долго для Лины. Но вот: «Ну, слушай!..» С секретаршей договорилась («Очень приятная девушка»), с заместителем побеседовала («Очень знающий дядька») и еще с несколькими. Все единодушны, как в нашем народном парламенте: говорить надо только с Шефом, и Он – примет. Я когда-то читал две-три лактионовских статьи (непременно в «Правде»), сокрушающие всесильный недуг, и теперь старался представить его вживе да въяве. Очень редко имя и человек совпадают, не двоятся. Почти всегда человек меньше своего знаменитого имени. Особенно это чувствуется в писателях. Настоящий писатель в жизни всегда меньше, обыденнее своих книг, плохой – умнее, значительнее.

      – Так зачем вы пришли ко мне? – выслушав, живо передислоцировался в кожаном кресле седой, старчески одеревяневший, но даже в этой негибкости все еще моторный, таранящий академик. – Я занимаюсь разработкой новых препаратов… – оскорбленно встопорщил стальные усы. – Вам надо обратиться к химиотерапевту. Есть у нас в институте очень знающий человек – Карахан Александр Иванович. И потом к клиницистам. В Морозовскую больницу, к Льву Адамовичу Жирнову.

      Коридоры, дверь: «Вот он, большелобый, тихий химик, перед опытом наморщил лоб. Книга – „Вся земля“ – выискивает имя – воскресить кого б?» Лицо его изморщинилось возле умных усталых глаз. И опять я свое: симпатобластома, доброкачественная. Смотрит. Как-то: «Нет, эндоксан в таблетках ничего не дает. Вы говорите, что радикально. Зачем же травить ребенка? Это же сильный яд. Рентген? Не знаю, это не моя епархия». – «Но, профессор, скажите по-человечески: что бы лично вы делали?»

      Лично? Никогда не переходите на личности, потому что лично все мы хотим передоверить это другим.

      – Лично я?.. – горько усмехнулся. – Ничего… – тихо вложил, глядя в упор. И пророкотал умудренно и грустно: – Положитесь на волю Божию.

      – Но может же рецидив?

      – Может. А может, и не будет.

      Спасибо… большое спасибо… коридор, длинный, пустой. Что же делать?..

      – Сашуня, так что? – разбудили меня.

      – Тебе надо ехать домой. Спасибо за все.

      – Сашка, давай к этому… ну, в Морозовскую, а?..

      Одного я хочу – закурить, да нельзя: в ожидании гистологии дал обет – если доброкачественная, бросаю. Да, нельзя, а вот искать «Клинику №3» можно. В этом детском городке. Старинное двухэтажное здание из красного кирпича. В крохотном вестибюльчике сидя, стоя, жмется человек шесть, ждут чего-то. Растерянно останавливаюсь, но привычным решительным кивком Лина тащит меня мимо всех в дверь.

      Не успеваем войти, а она уже знает, что Лев Адамович здесь, только что закончил операцию, и леопардовое пальто ее уже по-хозяйски вытянулось на служебной вешалке-стойке. «Пошли!.. – чмокнув себя взглядом в зеркале и подправив