Зеркало Рубенса. Елена Селестин

Итальянец тоже пожилой, смешно дрыгает ногами, когда подпрыгивает, показывая танцевальное движение. Они и правда чем-то похожи… А смешно будет, если Рубенс сейчас подскочит к ней и скажет: «Синьорина, дайте-ка мне вашу прелестную ручку!»

      Девушка нечаянно хихикнула.

      – Попробуй-ка надеть шляпу, Сусанна.

      – Мне жарко.

      – Хочу взглянуть на тебя в шляпе, надень.

      – А вы не будете работать над моим портретом в саду?

      – Нет.

      – Почему?

      – А почему ты спрашиваешь? Из-за ван Дейка?

      «Лето наступило, а я должна в тяжелой шляпе, да еще и в праздничной накидке сидеть в его кабинете, как затянутый в корсет истукан… Когда ван Дейк пишет портрет Изабеллы в беседке, вокруг них щебечут птицы и пахнет цветами. А если я вспотею?» – Сусанна нахлобучила шляпу на глаза.

      – Поправь шляпу. Дай сам поправлю. Думай о приятном. Что ты любишь?

      – Танцевать. – Она снова вспомнила итальянца.

      – А кто тебе нравится, ну, кто самое дорогое существо для тебя? Кроме жениха и родителей?

      – Кобыла Мармотт, – улыбнулась Сусанна нежно. – Моя Мармотка.

      – Думай про нее хотя бы…

      – Что про нее думать? Я катаюсь каждый день, разговариваю с ней.

      «Капризная девица. Почему Иза решила, что она умна? Сделаю эскиз, раз уж взялся, утро все равно пропало. Пусть Антонис потом дописывает ее портрет».

      – Можно мне все-таки снять шляпу, мэтр Рубенс? – жалобно попросила Сусанна. – Лучше я буду ею обмахиваться!

      «Почему она думает, что может со мной спорить? То она хмурится, то хихикает, моргает часто, похожа на молоденькую сову. Не могу же я ей сказать, что шляпа мне нужна, чтобы ее глаза не казались выпученными», – сердился Рубенс.

      Он обратился к ней ласково, как к ребенку:

      – Когда я писал портреты инфанты, эрцгерцогини и даже ее величества королевы-матери, они слушались меня, между прочим. И не вертелись.

      – Понятно.

      Сусанна старательно замерла, голова ее опустилась, будто шляпа и в самом деле была слишком тяжела: «Говорит со мной, как с дурой, так у меня глаз начнет дергаться…»

      Рубенс разглядывал девушку. «Волосы у нее цвета темного меда, при этом кожа прозрачная, а глаза как у породистой лошадки – чуткие, переменчивые. Умные глаза, надо признать, и сейчас они вдруг стали грустными».

      – Что ты думаешь о моих картинах? – спросил не потому, что было интересно, а чтобы отвлечь. Все, что люди думают и говорят обычно о живописи, он давно знал.

      – В Италии я видела много чудесных полотен, – оживилась Сусанна. – Мы с отцом старались попасть в те палаццо, где хранятся лучшие образцы живописи… Нас всегда приглашали, а если нет – мы сами напрашивались. Я больше всего полюбила картины и фрески Венеции.

      Рубенс заметил, как преобразился ее облик, глаза стали глубокими.

      – Надо, чтобы из-под шляпы выбивались пряди! От них на коже золотые блики, – прервал он девушку. – Сейчас