Сказ про сестрицу Алёнку и братца Орея. Елена Александровна Асеева

летящий над головой густой тучей, теперича превратился в черную тьму-тьмущую, порой загораживающей и сам рассеянный серо-голубой небосвод. Комарье лезло в уши, рот, глаза, нос, переплеталось с волосками и тем самым путало понимание происходящего… так-таки, лишая спокойствия, и словно подталкивая шагать, шагать, а, пожалуй, что и бежать вперед, даже без малой передышки аль отдыха.

      – Ужотко того б женчюга хоча трогнуть перстом, – снова дыхнул кувшинчик и ступив в небольшую ямку, на малость пропал с глаз путников, только оставив в видимости покачивающееся туды-сюды с пережабиной горло на коем наблюдалась шевелящаяся трещинка-рот.

      – Дался тебе тот женчюг, – негодующе молвила Алёнка и передернула плечиками, так вот возмущаясь не понятной ей жадности посудинки, и тому, что его маята, мало чем разнилась с гудением гнуси над головой. – И чё в нем имеется окромя чудного перелива.

      – Дык ктой ж ведывает, чё ёсть, – не мешкая, откликнулась Кринка, и, выйдя из ямки часто-часто переступая лапками, поспешила вверх, словно желая и вовсе взлететь. – Чё ёсть в энтом женчюге лакомого, я ж его не зрел, в руках не подерживал, язычком не лобызал, перстом не трогнул. Тока слыхал, аки он чудово свистает.

      – То не женчюг свистит, глиняная ты посудинка, – сердито отозвался замыкающий странников Бешава, нежданно-негаданно принявшись прихрамывать на ножку… правую, а может левую. – Сие Жар-птица поет, – дополнил младший колток и сим вызвал раскатистый «охма» у кувшинчика, видать, поразившегося озвученным, отчего он зримо качнулся вправо-влево, будто заплутав в собственных лапках. Обаче устояв, продолжил свой ход, негромко проронив, словно и не желая, чтобы его услышали:

      – Надоть же аки я маху дал в своих вожделениях. Значица сие Жар-птица свистала дык прекраса, а не женчюг, – Кринка напоследок протяжно выдохнула и затихла.

      И окончательно смолкли все иные звуки, и даже гудящий вой, летящих над головой, комаров. Понеже идущим казалось, что они здесь остались один-на-один с собой, и никого кругом не было. Потому также часточко духи и ребятишки озирались, желая осознать, что нынче они в этих болотных далях ступают все вместе, а посему нечего им страшиться. С тем правящим безмолвием в сей местности застыл и воздух, лишившись и даже самого малого дуновения, словно вокруг все замерло, не только в понимании звуков, но и дыхания. И все чаще да чаще уставшим детям, казалось, нет конца и края той стороне, тому межмирью. Да пролегает он не малым узким швом, связавшим Явь и какой-то иной Мир, а, прямо-таки, широченным привольем болот, каковой и за день, за два, за три не пройти, не обойти. Днесь, кажется, и Жар-птица, появляясь в небесах, больше не пела, не свистела, лишь часто-часто взмахивая крылами, нагоняла наземь зримую белую мороку, которая собралась широкой полосой впереди, втянув в себя зеленое приволье болот и серо-голубую даль небес, и единожды разогнала всю гнусь, дотоль тучей шедшей за головами странников.

      – А то