Учебник рисования. Максим Кантор

кахетинское не пьет?

      – Иван Михайлович пьет Шато Брион.

IV

      Струев не успел поинтересоваться, что это за вино. В кухню вошла старуха. Длинное черное платье до полу; на костлявой груди зеленый накрахмаленный бант; она шла, откинув голову, неторопливо переставляя сухие ноги.

      – Ах, Марианна Карловна, вот и вы, – сказала ей Алина Багратион. – Наш гость уже взялся сам помойку выносить. Если вам тяжело убирать, вы так и скажите. Вы устаете, бедная.

      – Я, Алина, – степенно произнесла старуха, не отвечая на вопрос и глядя на Алину змеиными глазами, – с нашим гостем утром увиделась, но представлена не была. Вы наконец решились нас познакомить. Вы – художник? А стоящий ли? Вот главный вопрос.

      – Весьма дорого стоящий, – весело сказала Алина.

      – Сколько стоит – безразлично, величие купить нельзя. Великие – это те, кто умирает за славу. Устаю ли я? Даже когда поднимала бойцов в атаку в предместьях Мадрида, не чувствовала усталости. Усталость пришла теперь, когда за мной никто не идет. Позади пустыня. От этого тяжело. Да.

      – Понимаю, – сказал Струев.

      – Вы знать этого не можете. Вы разве ходили в атаку?

      – Семен Андреевич регулярно ходит в атаки, – заметила Алина кокетливо.

      – На защиту правого дела, надеюсь? По зову чести?

      – Марианна Карловна стоит на страже чести нашего дома, – заметила Багратион.

      – Честь, – отвечала старуха, – уберечь невозможно. Честь отдают – а, значит, не берегут. Стою на страже, да. Но я сторожу не честь. Я всегда повторяю Алине: пока в силах, дари себя людям. Отдавай честь. Красота должна служить обществу.

      Струев хмыкнул.

      – Идите к себе, Марианна Карловна, – сказала Алина. – Я позову, если надо будет, – и Струев с удивлением отметил, что барственная Алина как будто ревнует к старухе и хочет ее спровадить.

      – Непременно, Алина. Даже на передовой я находила время для освежающего сна. Но я хочу говорить с вашим кавалером. Искусство с юности меня волнует. Еще в Киеве, замужем за тогдашним комиссаром просвещения, я не пропускала ни одного вернисажа. Какие имена! Стремовский! Красавец, умница, слышали про такого?

      – Осип Стремовский? – оскалился Струев.

      – Его сын Ося играл у нас на ковре. Муж давал ему играть парабеллумом. Занятно было видеть ребенка с оружием в руках. Я говорила ему: милый Ося, пойдешь ли ты сражаться на баррикадах? Он кивал и надувал щеки. Интересно, добрался ли этот полненький мальчик до баррикад? Каждый должен найти свою баррикаду, чтобы умереть на ней. Отец Оси был крупной фигурой в художественной жизни Киева. Про себя он говорил, что принял вызов времени. Как он оформлял парады! Вы не оформляете парадов?

      – К сожалению.

      – Напрасно. Что может быть важнее? К чему радовать взгляд одного, если можно доставить счастье многим? Не правда ли, картина как таковая давно умерла? Зиновий Стремовский, отец Оси, еще в Киеве мне говорил, что плоскость отжила свое. Пришло время другого искусства, не так ли?

      – Да, –