Сахарное свечение (сборник). Дина Рубина

Мишу угробила! – кричала бабка в коридор. – Бедный, мерз всю свою жизнь, а она для него угля жалела!

      В особо тяжелых случаях для арбитража вызывалась моя мама и возвращалась оттуда в совершенном отчаянии. Уверяла, что в ссорах зачинщица – бабка, знала материнский нрав.

      Раза три она и меня брала с собой, разрядить обстановку. Я училась уже в десятом классе спецмузшколы для одаренных детей, публиковала рассказы в популярном московском журнале, и, что гораздо серьезнее, в газете «Вечерний Ташкент» уже вышло со мной интервью, где последним вопросом значилось – «Ваши творческие планы?»; предполагалось, что старухи меня постесняются. Ничуть не бывало! В один из этих визитов я и услышала брошенное бабкой: «Убийца!» – в Бертину сторону. И посчитала бы это фигурой речи, если бы не мгновенно изменившееся мамино лицо и сдавленный ее вопль: «Молчи!!!» Вот тогда, на обратном пути, в трамвае мама и рассказала в общих чертах – я бы все равно не отстала – историю этой любви и преступления.

      Я пришла в неописуемый восторг. Представила хорошенькую растрепанную Берту в полицейском участке, обезображенный труп ее брата-возлюбленного на мостовой…

      – Да-а-а, – протянула я с удовольствием, – семе-е-ейка! Прямо всадник без головы!

      И немедленно все забыла по причине оголтелой юности.

      Помню сцену, одну из последних. Мы с мамой пришли в гости «к бабкам» (две обязательно одинаковые коробки конфет, или два кулька, или две пары одинаковых рейтуз, но разного цвета, чтоб не передрались)…

      Дверь в комнату к Берте была прикрыта, и оттуда несся громкий мужской голос:

      – Так вы советуете, Берта Павловна, все вложить в материал…

      И что-то тихо на это отвечала Берта.

      – Но он готов проценту дать только три, максимум четыре! А оборот весь…

      И снова тихий голос старухи.

      Потом дверь отворилась, гость от Берты вышел, она проводила его и направилась в кухню.

      – Одного угробила, второго угробила… А сейчас морковку будет себе тереть! – ядовито сообщила бабка.

      Я, всегда алчная к деталям, немедленно бросилась в кухню, якобы напиться. Берта стояла и терла морковку. Я поздоровалась, чмокнула ее в румяную пергаментную щечку. Она кивнула на влажную оранжевую горку в миске и четко проговорила:

      – Мне за собой смотреть надо! Я в одночасье должна умереть. За мной ходить некому…

      И что вы думаете? Как сказала, так и сделала!

      Ей исполнилось девяносто лет, и умерла она так же, как ее трепетный муж: прилегла отдохнуть, а уж вставать посчитала излишним. Накануне в очередной раз по Бертиной просьбе мама убаюкала адвокатскую каракулевую шубу в нафталин. И обратила внимание на то, что Берта не сказала, как обычно: «Пусть полежит до зимы». Только проводила молчаливым взглядом за маминой рукою путь металлической молнии на брезентовом мешке.

      На похороны явилась вся Бертина партячейка – девять старичков, как один; очень горевали, качали головами, поверить не могли: