Не для себя. Зинаида Гиппиус

на исповеди, за всенощной не подходила мазаться миром. Но вечером все-таки читала «Отче наш» и не могла заснуть, не перекрестив подушку.

      – Лёля, где ты? – сказала мама, входя в темную комнату. – Одевайся же, ведь пора: ты хотела к заутрене идти.

      В церкви было уже много народу. Лёля с мамой едва могли пробраться вперед. Служба начиналась. Плащаница еще стояла посредине и дьячок мерно читал что-то. Кругом шептались, двигались; свечей еще не зажигали, но темные люстры смотрели с особенной торжественностью; все точно ждали чего-то. Лёля любила заутреню; она никогда не испытывала такого хорошего, отрадного чувства, как на заутрене; запоют «Христос воскрес» – и кажется ей, что все, другое – маленькое, неважное, что в этом «Христос воскрес» настоящая правда, глубокая, хорошая. Так и в этот раз: вспыхнула люстра, ударили в колокол где-то далеко, отворили двери, услышала Лёля в первый раз «Христос воскрес» – и ей стало стыдно за себя, за свою маленькую любовь: «Господи, неужели это все было? – думала она, вспоминая о Васе. – Отчего я теперь совсем другая… Как хорошо…»

      Ей было стыдно и за кузена, который читал Ренана, и за себя, готовую «бросить предрассудки», и за самого Ренана. Она верила так искренно, так просто, что умер Христос, и вот теперь воскрес, и надо радоваться, надо молиться и любить Его…

      Лёля пришла домой успокоенная и тихая. О Васе она совсем не думала, и поцелуи забыла. Едва успев лечь в постель – она заснула.

V

      Каждое впечатление у Лёли было очень ярко, но оно скоро проходило; она не могла мучиться чем-нибудь долго; она одинаково забывала хорошее и худое. Так, на другой день она еще помнила свою радость на заутрене, но о поцелуях мало заботилась; ей начинало казаться, что это не с ней случилось, а с какой-то другой, что ей только рассказывали.

      Когда Вася пришел в очень узкой новенькой парусиновой блузе, смущенный и розовый, она встретила его весело и просто, что Вася даже рот раскрыл и усиленно стал затягивать и поправлять пояс; он ему всегда служил прибежищем в затруднительных случаях. Вообще Вася был сложен на диво; у него была такая талия, что Лёле ужасно хотелось спросить иногда, не носит ли он корсета?

      «Что она, притворяется, что ли? – подумал Вася. – Даже не смутилась… И это после вчерашнего вечера, когда все было, пошло, пошло так хорошо… И главное, сама же она… А теперь вон как…»

      Решительно Вася был недоволен этой неудобной любовью… Все какие-то неожиданности; не знаешь, как себя держать…

      На несчастье свое он не шутя влюбился в Лёлю.

      Уйти бы, бросить бы – да нет, не хочется.

      Прошла неделя, Вася молчал – Лёля держала себя просто и весело. А ей казалось, что она уже совсем не влюблена, и тогда ей становилось ужасно жаль, досадно и скучно, скучно… С этой любовью она было перестала скучать… Она приносила как можно больше цветов в свою комнату, высокую и просторную, долго писала дневник, по вечерам, когда в доме все лягут, и порой сидела до зари у отворенного окна. Тогда ей казалось, что она опять влюблена, и она воображала себя