Умножающий печаль. Георгий Вайнер

свою неподъемную сумку к дому. Водитель, до глубины инженерной души растроганный «бетимпексовскими» деньгами, высунувшись из окна, крикнул:

      – Вы хоть номер корпуса знаете, подъезд? А то давайте помогу…

      – Да вон он, тут он, родимый… – показал я рукой и открыл дверь подъезда.

      «Шестерка» завизжала своим раздолбанным сцеплением, сорвалась с места и помчалась по длинному пустому проезду с такой скоростью, будто ночной инженер-извозчик опасался, что я могу вернуться и отобрать деньги безвременно усопшего сторожевого мерина Валеры.

      А я долго глядел ему вслед через стекло входной двери, дождался, пока габаритные огни машины исчезли из виду, и вышел из парадного снова на улицу. Огляделся, прислушался – было тихо и пусто. Тогда пошел через дорогу в другую сторону – к домам напротив.

      В непроницаемо черной тени большого мусорного контейнера я остановился, достал из кармана сотовый телефон. Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь – он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем-то связать, мне что-то навязать и как-то круто повязать. Потом на зеленоватом подсвеченном экране всплыли четкие цифры: 717–77–77.

      Гудок, еще гудок, и как через треснувший картон – приволокли ко мне электронные ниточки хрипловатый голос:

      – Слушаю…

      – Николай Иваныч, прости, это тебя Кот Бойко беспокоит… Ты велел звонить, если что…

      – Что-нибудь случилось? – В его голосе полыхнула тревога.

      – Как тебе сказать… Парню твоему, Валерке, плохо стало…

      – В каком смысле?

      – В прямом. Мне кажется, он умер…

      – Что-о? – Электрончики в трубке возбухли в алый, кипящий гневом и испугом шар.

      – Что слышал. Сначала был очень здоровый, а потом стал совсем мертвый…

      Николай Иваныч помолчал несколько минут, в телефоне, как в трубочке стетоскопа, было слышно его тяжелое сдавленное дыхание, потом грозно спросил:

      – Ты понимаешь, что ты натворил? – И говорил он так сердито и так страшно, что я испугался, как бы телефончик от такой страсти не разлетелся мелкими дребезгами.

      – Нет. Не понимаю.

      – Вот и мне кажется, что ты этого не соображаешь. Ты где? Надо срочно встретиться!

      – Прекрасная мысль! Я уже соскучился по тебе, – засмеялся я вполне доброжелательно. – Мне вообще нравится, что ты такой умный. Жаль, меня за полного козла держишь…

      – Да ты послушай меня!.. – крикнул он.

      – Остановись! – сказал я быстро, как плюнул. – И не продавай мне больше ситро за шампанское. Ты меня с кем-то спутал. Слушай внимательно: ты пошли чистильщиков в гостиницу, пусть номер приберут, намарафетят все это поганище. «Бетимпексу» и тебе лично такая вонь без надобности. А меня ты не отлавливай – произойдет большая бяка…

      – Ты черный, страшный человек, – жалобно-зло сказал Николай Иваныч. – Плохо кончишь…

      – Не