Найди меня в Поднебесье. Эльвира Суздальцева

руку поймали в запястье железные пальцы, вывернули так, что Шахига не взвыл исключительно из чувства гордости.

      – Яд материнский утри, потом лезь, – голос чуть потеплел, наг разжал хватку.

      – Чтоб тебе сдохнуть, гадюка.

      – Только на пару с тобой.

      Он первым протянул руку, и наги крепко вцепились друг другу в запястья.

      – Неймется тебе, Шахига.

      – Не на того напал, Арэнкин.

      Дубовая столешница местами изрезана ножом, покрыта застарелыми кляксами вина и жира, светлеют отскобленные пятна. На толстой ножке кто-то вырезал карикатурное изображение жуна рогами вниз. Окно выходит на север, почти не видно всполохов огненной страны, зато серебристо-фиолетовая звезда, с полсолнца размером, освещает папоротники, бросает отблеск на стол, тесную комнату, бледные лица нагов.

      Арэнкин с удовольствием отпил из деревянной чаши. Золотистая жидкость искрилась звездочками, согревала и придавала сил.

      – Не самый свежий сорт, из походных. Но тебе, думаю, и это сойдет. Когда ты в последний раз пробовал настоящий яд?

      – Давно. Местные кобры жадные и пресные.

      Вошел мальчишка-прислужник с несколькими кувшинами вина и блюдом мяса, поставил все на стол. Когда дверь за ним закрылась, Шахига заговорщицки подмигнул и отстегнул от пояса маленький кожаный бурдюк. Откупорил, щедро плеснул в каждый кувшин. Тяжелый травяной запах наполнил комнату.

      – Летти, конечно, за это прибьет, но тянуть человеческую бурду – благодарю покорно!

      Половину кувшина они опустошили в полном молчании. Разбавленное вино щедро било в голову. Ходили присказки: что змею насморк, человеку – смерть. А людские да жунские вина, даже самые крепкие, с равным успехом можно было заменить на воду – и ничего, кроме вкуса, не изменится.

      Арэнкин неспешно набил резную трубку, прикурил.

      – Какие новости принес?

      Шахига снова плеснул из кувшина.

      – Много новостей. Новое облачное море на северной границе появилось. Королева Эмун на праздник созывает в начале осени. Да еще по Северу сплетни ходят, знаешь какие? Говорят, пограничный вождь Меджед-Арэнк пал бесславно в бою с нежитью где-то на юге. И так неудачно, что этого никто не видел, одна память осталась, да и та не сегодня-завтра выветрится. Не слышал?

      – Может и слышал.

      – Ну так вот. И ты представь, весь Халлетлов горькими слезами умывается – куда ж мы теперь без прославленного бойца, половина народу в трауре ходит, вторая половина с крыш попрыгала, королевы в бохенские монастыри поуходили, правители подумывают города разрушить к дьяволам небесным… прям жизнь не мила!

      – Заткнись, Шахига.

      – Ага, чуть что, так «заткнись»! А тебе это нежным ядом по душе было бы, будто я тебя не знаю. Хочется, чтоб тебя заметили, чтобы о тебе заговорили? Кого ты пытаешься обмануть? Вождя, меня, Мейетолу? Что я смешного говорю?!

      Шахига стукнул стаканом о столешницу, с недоумением глядя, как Арэнкин посмеивается, поигрывает в пальцах трубкой.

      – Молод ты слишком,