Заповедник. Сергей Довлатов

сти букв?.. Вымирающее парнокопытное?.. Австрийский горнолыжник?..»

      Туристы вышли на залитую светом площадь. Водитель захлопнул дверцу и присел на корточки у радиатора.

      Вокзал… Грязноватое желтое здание с колоннами, часы, обесцвеченные солнцем дрожащие неоновые буквы…

      Я пересек вестибюль с газетным киоском и массивными цементными урнами. Интуитивно выявил буфет.

      – Через официанта, – вяло произнесла буфетчица. На пологой груди ее болтался штопор.

      Я сел у двери. Через минуту появился официант с громадными войлочными бакенбардами.

      – Что вам угодно?

      – Мне угодно, – говорю, – чтобы все были доброжелательны, скромны и любезны.

      Официант, пресыщенный разнообразием жизни, молчал.

      – Мне угодно сто граммов водки, пиво и два бутерброда.

      – С чем?

      – С колбасой, наверное…

      Я достал папиросы, закурил. Безобразно дрожали руки. «Стакан бы не выронить…» А тут еще рядом уселись две интеллигентные старухи. Вроде бы из нашего автобуса.

      Официант принес графинчик, бутылку и две конфеты.

      – Бутерброды кончились, – проговорил он с фальшивым трагизмом.

      Я расплатился. Поднял и тут же опустил стакан. Руки тряслись, как у эпилептика. Старухи брезгливо меня рассматривали. Я попытался улыбнуться:

      – Взгляните на меня с любовью!

      Старухи вздрогнули и пересели. Я услышал невнятные критические междометия.

      Черт с ними, думаю. Обхватил стакан двумя руками, выпил. Потом с шуршанием развернул конфету.

      Стало немного легче. Зарождался обманчивый душевный подъем. Я сунул бутылку пива в карман. Затем поднялся, чуть не опрокинув стул. Вернее, дюралевое кресло. Старухи продолжали испуганно меня разглядывать.

      Я вышел на площадь. Ограда сквера была завешена покоробившимися фанерными щитами. Диаграммы сулили в недалеком будущем горы мяса, шерсти, яиц и прочих интимностей.

      Мужчины курили возле автобуса. Женщины шумно рассаживались. Девушка-экскурсовод ела мороженое в тени. Я шагнул к ней:

      – Давайте познакомимся.

      – Аврора, – сказала она, протягивая липкую руку.

      – А я, – говорю, – танкер Дербент.

      Девушка не обиделась.

      – Над моим именем все смеются. Я привыкла… Что с вами? Вы красный!

      – Уверяю вас, это только снаружи. Внутри я – конституционный демократ.

      – Нет, правда, вам худо?

      – Пью много… Хотите пива?

      – Зачем вы пьете? – спросила она.

      Что я мог ответить?

      – Это секрет, – говорю, – маленькая тайна…

      – Решили поработать в заповеднике?

      – Вот именно.

      – Я сразу поняла.

      – Разве я похож на филолога?

      – Вас провожал Митрофанов. Чрезвычайно эрудированный пушкинист. Вы хорошо его знаете?

      – Хорошо, – говорю, – с плохой стороны…

      – Как это?

      – Не придавайте значения.

      – Прочтите Гордина, Щеголева, Цявловскую… Воспоминания Керн… И какую-нибудь популярную брошюру о вреде алкоголя.

      – Знаете, я столько читал о вреде алкоголя! Решил навсегда бросить… читать.

      – С вами невозможно разговаривать…

      Шофер поглядел в нашу сторону. Экскурсанты расселись.

      Аврора доела мороженое, вытерла пальцы.

      – Летом, – сказала она, – в заповеднике довольно хорошо платят. Митрофанов зарабатывает около двухсот рублей.

      – И это на двести рублей больше, чем он стоит.

      – А вы еще и злой!

      – Будешь злым, – говорю.

      Шофер просигналил дважды.

      – Едем, – сказала Аврора.

      В львовском автобусе было тесно. Коленкоровые сиденья накалились. Желтые занавески усиливали ощущение духоты.

      Я перелистывал «Дневники» Алексея Вульфа. О Пушкине говорилось дружелюбно, иногда снисходительно. Вот она, пагубная для зрения близость. Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый – гений?!.

      Я задремал. Невнятно доносились какие-то лишние сведения о матери Рылеева…

      Разбудили меня уже во Пскове. Вновь оштукатуренные стены кремля наводили тоску. Над центральной аркой дизайнеры укрепили безобразную, прибалтийского вида, кованую эмблему. Кремль напоминал громадных размеров макет.

      В одном из флигелей находилось местное бюро путешествий. Аврора заверила какие-то бумаги, и нас повезли в «Геру» – самый фешенебельный местный ресторан.

      Я колебался – добавлять или не добавлять? Добавишь – завтра будет совсем плохо. Есть не хотелось…

      Я вышел на бульвар. Тяжело и низко шумели липы.

      Я давно убедился: