Купол Св. Исаакия Далматского (сборник). Александр Куприн

пошел в собор.

      – А я не рада, – ответила она шутя и слегка прижала локтем его руку. – Я думала, вы стали серьезнее.

      Митя пристально посмотрел на нее. Она осталась такою же худенькой, большеглазой, зимнюю меховую шапочку носила слегка надвинув на брови, так же при разговоре пожимала одним плечом. На морозе от ее меха пахло духами и ее домом. Прилив нежности снова захлестнул Митю. Если бы она сейчас ушла, он, наверное, почувствовал бы большую обиду. Не было слов, а хотелось ей все рассказать простыми хорошими словами, как сестре. Она слегка напоминала ему двоюродную сестренку, но отношения с той были прямее и проще, с нею же он хотел быть послушным рыцарем, правдивым, всегда готовым на любую услугу. Это было его не первое увлечение, но оно оказалось сильнее других. Их встречи были часты, а встречались они на катке, где кружились, взявшись за руки, по зеленому льду, и на вечерах, где он во время танцев всегда робел.

      О женщинах Митя знал очень много по рассказам друзей, но его мысли об Ане были всегда чисты, и он счел бы оскорблением для себя, если бы подумал о ней дурно. В эти дни ему почему-то особенно хотелось нежности, и это он понял лишь теперь, встретив ее. Митя чувствовал себя страшно неуклюжим, старался идти в ногу, но она делала очень маленькие шаги, и он, сбиваясь, несколько раз толкнул ее плечом.

      – Удивительно, – сказала Аня, – наши кадеты разучились ходить.

      Они шли, разговаривая, часто останавливаясь около деревьев, словно деревья были помехами на их пути.

      – Вы не находите, Митя, что так мы никогда не дойдем до Волги, – засмеявшись, сказала она. Тогда он, прижав крепко ее руку, побежал вперед, увлекая ее за собой. Так они неслись к набережной, пока она не взмолилась:

      – Митя… минуточку… Дорогой, дайте передохнуть… Какой вы…

      Она движением руки поправила волосы и добавила:

      – Удивительный мальчишка.

      Мите показалось, что глаза ее стали больше.

      Аллеи были голы. Город казался затихшим, рано ушедшим после вечерних служб на покой. Но от этого было бесконечно хорошо. Главное, на этих аллеях они были одни.

      Волга несла свои погустевшие темные воды, и снег, касаясь их, исчезал мгновенно. Это тоже казалось необычным, словно Митя увидел это впервые.

      Он кадетской рукавичкой смахнул со скамейки снег.

      – Куний Мех, – сказал он, когда она села, – вам не кажется, что все это прекрасно? Куний Мех, вы скажете, что я глупею – пусть, очень весело глупеть. Хотя, – добавил он, помолчав, – последние дни мне было очень грустно.

      – Правда, Митя? – спросила участливо она. – Да, это в корпусе… мне отец рассказывал. Я многое знаю, и хотя вы с лицеистами и гимназистами все время дрались, а теперь они все за вас.

      – Ничего, Куний Мех, – сказал Митя, подняв голову, – все обойдется.

      – А правда, – спросила она, наклонив грациозно и шаловливо голову, – что кадет Соломин пострадал в прошлом году из-за одной гимназистки и об этом мне ничего не сказал. Как вы находите такой поступок?

      – Откуда вы, Куний Мех, узнали? –