Советы одинокого курильщика. Тринадцать рассказов про Татарникова (сборник). Максим Кантор

вы не растерялись. Обнаружили троянского коня в галерее? – Третье яйцо кокнул, желтых три глазка на сковороде. – Решили, что тело внутри художественного объекта?

      – Когда смотрю на выставки нового искусства, всегда думаю: так придумано все, чтобы было удобно трупы прятать. Перевязал ленточкой, бантик на задницу приляпал – вот тебе инсталляция. Хоть в Третьяковке показывай, никто ничего не спросит. И вывозить за рубеж удобно. Скажем, грохнул банкира, куда тело деть – вопрос. А тут как раз выставка в Париже – хоп, соорудил инсталляцию и вперед, пара часов – и уже вдали от русского правосудия. Тут проблема одна – запах.

      – И как же думаете справиться?

      – Да не волнуйтесь вы за них, Сергей Ильич! Придумают! Египтяне на тысячу лет покойников бальзамировали – и наши деятели как-нибудь на пару недель законсервируют. Прогресс все-таки. Обольют «Шанелью» или черной икрой намажут. У богатых свои фантазии.

      – Нефтяная компания Балабоса и Башлеева, кажется, переходит в государственное управление? – спросил Татарников невпопад.

      Я кивнул, разлил водку. Татарников снял сковороду с огня и щедрой рукой отвалил мне два глазка из трех – я и спорить не стал, целый день не ел. Там, на Рублевке, разве они накормят? Сергей Ильич поковырял вилкой свою часть яичницы, отхлебнул из граненого стакана и сказал:

      – А подозреваемых, так понимаю, четверо?

      – Ну и рожи, Сергей Ильич! Поперек себя шире.

      И я описал ему Переплюеву, Шайзенштейна, Потрошилова и Балабоса.

      – Вы описываете исключительно некрасивых людей.

      – Такие будки, Сергей Ильич!

      – Вы не находите это странным: некрасивые люди представляют прекрасное?

      – Простите, не понимаю.

      – Скажем, Леонардо да Винчи или Рафаэль были красивыми людьми. А сегодняшнее искусство представляют некрасивые люди. Значит ли это, что искусство сегодня не вполне искусство?

      – Теперь так принято, – сказал я неуверенно. – Многим нравится.

      – Вы, я вижу, знаток, – подхватил Татарников. – Может быть, разъясните, почему квадрат одного художника похож на квадрат другого художника? Вот вы, журналист, всегда можете угадать автора?

      Я развел руками.

      – Любопытный парадокс, не правда ли? – сказал Татарников.

      – Что вы имеете в виду?

      – Данный тип искусства есть самовыражение личности, более свободное, чем, допустим, у Репина или Рембрандта?

      – Разумеется.

      – А когда личность выражает себя, она делается совершенно непохожей на другую личность, не правда ли?

      – Видимо, так и происходит.

      – Тогда почему получилось так, что произведения авторов, которые самовыражаются, похожи друг на друга до неразличимости? А произведения Репина и Рембрандта, которые самовыражаются менее свободно, – совсем не схожи? Может быть, сегодня выражают нечто не вполне выразительное?

      – Не понимаю вас.

      – Чтобы некое свойство выразить, надо этим свойством обладать. А если нет