Помпадуры и помпадурши. Михаил Салтыков-Щедрин

как я за обедом от трудов отдыхаю, так люблю, чтоб у меня было весело. На днях, говорит, у меня, для общего удовольствия, правитель канцелярии целую ложку кайенского перцу в жидком виде проглотил».

      – Преданность всякое испытание, ваше превосходительство, превозмочь может! – прервал я, невольно потупляя глаза.

      – Подождите, не прерывайте меня. «Так вы, говорит, с этим соображайтесь»…

      – И сообразовались, ваше превосходительство?

      – И сообразовался-с.

      Мы опять умолкли; я чувствовал, что на душе у меня смутно и что сердце опять начинает падать в груди, несмотря на то что сожаление о смене любимого начальника умерялось надеждою на присылку другого любимого начальника. И действительно, преданность моя рисковала подвергнуться страшному искушению: «А что, ежели он и меня кайенский перец глотать заставит!» – думал я, трепеща всеми фибрами души моей (ибо мог ли я поручиться, что физическая моя комплекция выдержит такое испытание?), и я уверен, что если бы вся губерния слышала рассказанный господином вице-губернатором анекдот, то и она невольно спросила бы себя: «А что, если и меня заставят глотать кайенский перец?»

      – Только этим и замечателен новый начальник? – вновь прервал я молчание.

      – Только этим и замечателен-с.

      – Но, быть может, они снисходительны?

      – Для тех, кто умеет глотать кайенский перец.

      – Стало быть, ваше превосходительство…

      – Находимся с его превосходительством в наилучших отношениях. Кстати, однако ж: ведь для дурака-то прощальный обед устроить следует…

      – Это, ваше превосходительство, и для нового начальника будет поощрением…

      – Ну да; будет, по крайности, видеть, что мы втуне не оставляем…

      Я вышел на улицу и просто даже удивился. Представьте себе, что все стояло на своем месте, как будто ничего и не случилось; как будто бы добрый наш старик не подвергнулся превратностям судеб, как будто бы в прошлую ночь не пророс сквозь него и не процвел совершенно новый и вовсе нами не жданный начальник! По-прежнему, на паре бойких саврасеньких, спешил с утренним рапортом полициймейстер («Вот-то вытянется у тебя физиономия, как узнаешь!» – подумал я); по-прежнему сломя голову летел Сеня Бирюков за какой-то помадой для Матрены Ивановны и издали приветливо махал мне шляпой; по-прежнему проклятые мужичонки во все горло галдели и торговались из-за копейки на базарной площади. Даже воздух был совершенно такой же, как вчера. Все это как-то странно подействовало на мои нервы, а ожесточенье бесчувственного мужичья до того меня озлобило, что я почел за нужное даже вмешаться.

      – Что вы тут горло дерете! базар, что ли, здесь! – крикнул я, подходя к одной кучке.

      – А не базар нешто! – отвечал мне один голос.

      Я смутился, ибо сообразил, что и в самом деле стою на базаре.

      – А знаете ли вы, мужичье проклятое, что у нас нынче ночью на всю губернию несчастье случилось?

      Мужики глядели на меня с недоумением.

      – Знаете ли вы, что его превосходительство, Анфима Евстратича, от должности уволили?

      – О! де…

      Но