Заяц. Николай Гарин-Михайловский

ред, быстро отвернул оба века кожей внутрь, мясом вверх и смотрел страшными кровавыми глазами на гимназиста.

      Маленький гимназист, пригнувшись, впился в искаженное лицо мальчика.

      – Эх-ма! – крикнул мальчик и в то же мгновение, опрокидываясь то на руки, то на ноги, пустился колесом по улице. А возвратился он на руках, запрокинув далеко назад ноги.

      Гимназистик с блаженной улыбкой, шаркая ногами, шел к нему навстречу. Мальчик вскочил на ноги, нетерпеливо подтянул спускавшиеся штаны, подтянул носом и досадливо оглянул растерянно напряженную, улыбавшуюся фигурку гимназиста.

      – Домой, что ль, с ученья идешь?

      – Что тебе надо? Говори мне вы, – с усилием смущенно ответил гимназист.

      – Вы – ваше благородие? А так можешь?

      Мальчик состроил молниеносную гримасу и вдруг, хлопнув изо всей силы гимназиста кулаком по лицу, крикнул ему диким взбешенным голосом:

      – А так можешь?

      У гимназиста искры посыпались из глаз. Ужас, страх, стыд сразу овладели им, и он хотел в одно время и бежать и броситься на привязавшегося к нему уличного мальчика. Обида взяла верх, и он было бросился уже на мальчика. Но тот, пригнувшись, так решительно ждал его, такими злыми глазами впился, что гимназист вдруг повернулся и пустился бежать.

      А вслед ему радостно и злобно кричал уличный мальчик:

      – Держи его, держи! А-ту!

      И, надув щеки, вставив по два пальца с каждой стороны рта, он пронзительно свистал.

      Добежав до угла, гимназист свернул в боковую улицу и пошел шагом.

      «Тут никто не видел», – мелькнуло в его голове.

      Он осторожно потрогал битую щеку и посмотрел на свои пальцы: крови не было.

      «Может быть, все это мне только снится», – подумал гимназист и, обратившись к стоявшему извозчику, сказал:

      – На дачу Телепнева двадцать копеек.

      – Мало, – ответил извозчик.

      Мало? А гимназисту казалось, что много и даже очень много, и он решительно не был уверен, найдется ли дома двадцать копеек, чтоб заплатить извозчику.

      – Ну, все равно… – махнул рукой извозчик и сел на козла, приглашая гимназиста. Он поехал тихой, ленивой рысью, и гимназист то мучился мыслью о случившемся, то тем, найдется ли дома двадцать копеек, чтоб заплатить извозчику. Но как же иначе было ему поступить?

      Пришлось поворачивать и ехать опять по той же улице, и гимназист замер, когда опять увидел босого мальчика с сальной, как блин, на затылок сдвинутой шапкой.

      Мальчик лениво возвращался, оглядывая улицу.

      Глаза гимназиста и мальчика на мгновенье встретились, и гимназист торопливо стал смотреть в сторону, а мальчик, схватив камень, пустил его в гимназиста.

      Камень попал в спину, но гимназист даже не оглянулся. Мальчик еще и еще бросал, но остальные камни пролетали мимо.

      «И единицу сегодня получил», – мелькнуло в голове гимназиста. И еще мучительнее заныло его сердце. Если б вдруг забыть все, все… умереть или крепко, крепко заснуть, чтоб ни о чем не думать, чтоб уже приехать домой и уже заплатить извозчику и спать, спать…

      «Ах, о чем бы мне теперь думать таком, чтоб забыть все? О голубях!! Я выпущу сегодня голубку. А вдруг она улетит? Не может быть: теперь она уже сидит на яйцах».

      Он радостно вспомнил, как однажды, когда он гонял своих голубей, вдруг пристала к ним сизая голубка – чужак; как кружилась она с ними и с ними же опустилась сперва на крышу сарая, а потом вместе со всеми вошла в голубятник. Он притаился и замер, и только, когда скрылась она, бросился и захлопнул дверь голубятни. Два месяца прошло, а и до сих пор его сердце радостно бьется при воспоминании. Теперь она села на яйца, и он добился того, что, не вставая с гнезда, она ела с его руки зерна. В эти мгновения он переставал даже дышать, чтоб не испугать как-нибудь голубку.

      У него было штук десять голубей: были и трубачи и турмана, пара египетских была, но больше других любил он простую дикую голубку. И всегда ее будет любить, и сегодня он выпустит ее в первый раз полетать, и вся история с мальчиком будет таким пустяком.

      Успокоившись, он подумал: и наверно, этот мальчик просто сумасшедший.

      – Ну, вот и приехали: только скорее деньги высылайте.

      Приехали! Сразу все вспомнилось: и единица, и мальчик, и что хуже всего, извозчик!

      Долго не отворяли, и отворила сама мать.

      Красивая у него мать или нет? Он любит мать, когда она не беременна и не такой большой живот, когда она причесывалась и ее волосы волнами падали по бокам от прямого раздела. Раз, когда мать думала, что никого нет, она подняла юбки и он увидел ее тело, и с тех пор он постоянно вспоминает об этом.

      – Почему ты на извозчике приехал?

      – У меня так болит голова, что я насилу стою… Ему надо заплатить двадцать копеек.

      Он думал, что не выговорит, на мать не смотрел. Он знал, что, если у матери деньги есть, она даст их… Он надеялся, что все-таки у нее найдутся.

      – Я