Гур-гур вместо музыки. Владислав Михайлович Мирзоян

в поломанный бар:

      – Вот режиссёр пошёл – мебель ломает… да какой режиссёр – студент!

      Достал два тонких стакана, с хрустом открыл бутылку, налил сантиметра по три в каждый, развернул две конфеты.

      Усмехнулся:

      – Иди. Выпьем за знакомство

      *

      Я подошёл и понял, что правой рукой не могу взять стакан.

      Взял левой.

      Он поднял стакан:

      – Я – Проценко. Александр Иваныч. Министр… А ты кто?

      Чёрт, как же мне стало стыдно… Я не знал, что и ответить.

      – Давай. Герой, – он протянул стакан.

      Мы чокнулись и выпили.

      *

      С детства не люблю соевые батончики.

      – За бутылку возьми, – кивнул на руку Проценко.

      О, какое это успокоение – раскаленная рука на ледяной бутылке.

      – А сейчас – зови свою тёлку – посидим, потолкуем.

      *

      Соевые батончики быстро кончились. Он сказал:

      – Секретарша ушла. Лень за закусоном идти. Давай, жевачкой закусывать. – А как это?

      Он достал из поломанного бара блок жёлтой пахучей мечты детства «Juicy Fruit», раскрыл две пластинки, мы ещё раз махнули, он выдохнул и стал учить:

      – Смотри. Выпил. И сразу в рот. Слюна прёт. И жуёшь – слюной запиваешь.

      Это оказалось чертовски вкусно.

      *

      Мы просидели с ним часа три.

      Умяли эту 0.75. Сжевали полблока резинки.

      И говорили, говорили, говорили – о кино, о жизни, о Гуревиче.

      Бедная моя подружка просидела почти молча.

      Бедная моя рука.

      *

      – Что у тебя с рукой, – когда вышли, спросила подружка.

      – Распухает иногда. Ни с того, ни с сего… Может, это наследственное?

      И поехали в травмпункт.

      Два пальца были сломаны.

      *

      Что сделал хитрейший Проценко?

      Он принял фильм. Но с гневными идеологическими поправками про эпизод с митингом, приложив эту бумажку к остальным документам.

      А мне сказал:

      – А теперь иди в Госкино СССР сдавайся. А я посмотрю.

      И засмеялся.

      Потому что самое страшное – было впереди.

      *

      Как я там сдавал – это отдельные рыдания,

      но Гуревич в них почти не фигурировал.

      *

      Гуревич не слышал эту историю.

      Я просто не знал, как ему её рассказать.

      Много было жёстких слов, жёстких мыслей.

      Я и сейчас-то не всё рассказал – так, историю-лайт.

      Но через месяц, два, он вдруг с удивлением сказал:

      – Ты знаешь, Проценко ко мне стал лучше относиться. Тут видел его – он так со мной – вежливо – как ваша мастерская? С чего бы это? Может подлянку какую задумал?

      Он был мнителен.

      Как человек, которого много гнали.

      *

      Агент КГБ

      Гуревич поймал меня в Доме кино, шепчет и оглядывается, как шпион:

      – Американцы предлагают тур –