Деревенские панорамы (сборник). Николай Гарин-Михайловский

но ее «вахромей» и работой закрутился.

      Заплакала с досады Акулина.

      – Кто на свет его, проклятого, народил?

      Внушение состояло в том, что шесть стариков пришли на другой день утром к Ивану в избу.

      Тут же был и Алешка – жирный, гладкий, на этот раз струсивший немного. Он и с любопытством и страхом всматривался в чинно входивших, чинно крестившихся, кланявшихся и рассаживавшихся по лавкам стариков.

      Когда все сели, за исключением хозяев, и достаточно намолчались, староста обратился к Ивану:

      – Вот ты, Иван Петрович, на сына обиду сказываешь.

      – Сказываю, – тихо ответил Иван.

      Староста медленно, а за ним все перевели глаза на Алешку.

      Алешка быстро потупился.

      – Ты что ж это, Алешка? – спросил староста так сурово, что, если бы дело происходило на открытом воздухе, Алешка давно бы уж обратился в бегство.

      Страх неизвестности томил Алешку и, чтоб поскорее от него избавиться и смягчить свою участь, оя упал на колени.

      – Простите, старики, – говорил он, отбивая поклоны, – не буду больше… вот святая икона… Накажи меня господь…

      Алешка говорил сиплым голосом, бойко и усиленно крестился.

      – Так… ну, а если ты опять согрешишь?

      – Ей-бо…

      – Не миновать нам тогда тебя в острог отослать. Ты, може, видал, как по дороге ведут туда? Дзынь – дзынь! Ты это подумал? Ну хорошо. Ну а я, к примеру, да с тебя кафтан сдеру, а он вот с него… Этак и ладно будет? А?

      – Не буду… ей-богу…

      – Не будешь… Ладно, если не будешь… а будешь?! Ты вот сейчас стал человеком, женить тебя время приходит, ты это как считаешь, к примеру, – лестно путную-то девку за тебя отдать? А?

      – Не буду…

      – Слыхали… Ты вот отвечай: как ты считаешь, отцу с матерью, как на тебя смотреть?

      – Не буду…

      – Не будешь, а если будешь?!

      Алешка давно выл коровой, а староста равномерно, спокойно пилил, подставляя ему все новые и новые вопросы.

      Пимку давно отец с братом отодрали в том же амбаре, откуда крал он, а Алешку все зудил и зудил староста, и что больше зудил, то больше во вкус входил.

      Иван вздыхал, вздыхал и не вытерпел:

      – Уж, старики, простите его на этот раз, может, и опомнится – дело молодое.

      – Когда не опомнится, – встрепенулся совсем было уснувший Евдоким.

      – Известно, золотой мой, опомнится, – вздохнул Василий Михеевич.

      – Охо-хо, грехи! – односложно согласился Федор.

      – Ну, вот видишь, – проговорил староста, – отец за тебя просит. Ты, что ль, его станешь благодарить? Или этак простил и ладно…

      Алешка не знал, что ему делать.

      – Нам, что ли, его за тебя благодарить? Вели, – кланяться станем.

      – Благодари, – ткнул Алешку рукой Василий Михеевич.

      Алешка стал усердно бить поклоны пред отцом.

      – Благодарю, тятенька, вас… благодарю и вас, маменька…

      – Ты что ж его, Иван Петрович, прощаешь, значит?

      – Прощаю, Родивон Семенович.

      – Так… И ты, Акулина Ивановна, прощаешь?

      Акулина