Испить чашу. Геннадий Пискарев

для деревни. Хозяева и гости спали в их доме на отглаженных белых простынях.

      Но срывался фронтовик – запивал. Мое объяснение тому. Сверлила психику память о кошмаре Прохоровки. То ли хотел обезумить себя алкоголем, чтоб не чувствовать смертельного ужаса, а, может, и такое: желание умереть и воскреснуть, как после той битвы – Бородинской битвы XX века.

      После запоев работал неистово, радовался жизни, как ребенок. Все ему было интересно. Страстно любил близких, родных.

      Был бригадиром, коммунистом (под Прохоровкой без комсомольского стажа и кандидатского срока приняли перед боем).

      В мирное время Ивана из партии изгнали: «брякнул» в сердцах, что за стирание граней между городом и деревней, т. е. за окончательное раскрестьянивание мужика Никиту Хрущева надо бы на базарной площади по голой заднице ремнем отстегать.

      Жил далее – не тужил. Цельный человек. Человек Земли. Без комплексов.

      Гармошку, с опаской, иногда давал на гулянку мне, далекому от его мастерства. Насовсем не отдавал. «Жену, гармонь, велосипед никому не доверяй», – его слова. Похоронен Иван на тихом кладбище родного села. Какое счастье!

      P.S.: на днях у подъезда нашего дома упал человек – лет сорока. Замертво. Ни документов, ни близких. Подошла труповозка – увезла. Куда? «В общую, безымянную могилу», – сказал участковый.

      Замерзшая в пургу голубка

      Мария Владимировна Аникина – разбольная женщина, но моложе меня, улыбчивая, тянущаяся к общению, в прошлом чуть ли не однокашница по МГУ. Окончила филфак, из которого в пятидесятые годы XX века, благодаря Аджубею и Раде Хрущевой – зятю и дочери Никиты, выделился в самостоятельное заведение наш факультет журналистики.

      Обыватели двора М. В. считают… того… с приветом… Своими откровенными донельзя рассказами о себе, с детской, наивной непосредственностью, она углубляет это впечатление.

      Оказывается, ненормальной считают ее и некоторые близкие родственники. Непостижимо! А причиной тому стала неразделенная в ранней юности любовь М. В. к парню из Средней Азии, к которому, вопреки воле матери, она безрассудно уехала на его родину. Из Москвы – в Самарканд!

      Боже! Так бы и меня можно счесть сумасшедшим, кинувшемся некогда вслед за любимой в неизвестность.

      На жалкие гроши, пенсионные (копит годами), издает Мария Владимировна свои стихи, маленькие книжицы. Какие тонкие чувства там, какие откровения и всеобнимающая любовь:

      * * *

      Под крышею каждого дома

      Есть чудо и сказка живет

(«Золушка»)

      * * *

      И помню я изгиб реки,

      И ты касаешься моей руки

      Своею нежной темнокожей.

      И как лежала на снегу

      Замерзшая в пургу голубка,

      И как к тебе бежала я

      В распахнутой песцовой шубке.

(«Белый ветер»)

      …Тяжело опираясь на палку, седовласая, но с доверчивой улыбкой, смотрю, бредет она по двору, садится на скамеечку, достает тетрадочку, что-то пишет, читает. Наверное, вот это:

      Так