Марионетки в ящике. Ли Льеж

кончается. Довезите меня до ворот и получите свои две монеты.

      – Воля ваша, молодой господин, а дальше я не поеду, – сказал возница. И начал, представь себе, разворачивать лошадь в обратную сторону.

      – Погодите, Джеймс! Что за капризы? Чего вы испугались? – я в панике схватился за свой саквояж.

      – Если хотите, можете идти пешком. Тут всего полмили, не больше. А я уезжаю.

      – Я вам не заплачу!

      Джеймс снова повернулся ко мне, укоризненно поглядел в глаза, вздохнул и ответил:

      – Ну и ладно. Слезайте, да поживее.

      Я выпрыгнул из телеги и принялся отряхиваться от соломы, а бессовестный Джеймс едва ли не галопом погнал лошадь обратно в лес. Всё-таки мне никогда не понять этих деревенских дикарей.

      Уже смеркалось, но я был рад, что меня больше не окружали деревья. Дорога по-прежнему шла вверх и была намного круче, чем в лесу, так что я слегка запыхался. Впрочем, особняк выглядел вполне приветливо: палево-жёлтый, с маленьким палисадником перед крыльцом. В палисаднике виднелось что-то, похожее на огромную голубую бабочку, и я никак не мог понять, что это, пока не приблизился на достаточное расстояние. Оказалось, что между клумб сидит маленькая девочка и играет поздними ирисами, сплетая из них венок.

      Я удивился. Откуда это дитя взялось в мужском колледже? Девочка, однако, не обращала на меня ни малейшего внимания, и я счёл это добрым знаком: очевидно, ребёнок постоянно видит прибывающих на учёбу молодых людей с саквояжами. А кто она такая? Может быть, дочь экономки или любимая внучка ректора – какая, в сущности, разница?

      Я всё-таки решил поинтересоваться у девочки, что она делает здесь в такой прохладный день и в одном шёлковом платье, без курточки. На моё вежливое покашливание малышка, конечно, не ответила.

      – Девочка, как тебя зовут? – как можно более ласково спросил я.

      Малышка подняла на меня свои огромные ярко-зелёные глаза. Личико у неё было почти белое, рот маленький и плотно сжатый, взгляд не робкий. Мне даже стало слегка не по себе.

      – Ты знаешь, как тебя зовут? – уточнил я. На вид девочке было лет семь или восемь, а таком возрасте дети уже знают многое о себе и своих родителях.

      – Картинка, – высоким детским голосом откликнулась моя новая знакомая.

      – Какая картинка? – растерялся я.

      Девочка ничего не ответила.

      – Где твои мама и папа? – я решил ещё раз попытать счастья.

      – Нигде. Я сирота, – спокойно ответил ребёнок.

      – Ох… я-а… – тут я едва удержался от дурацкой фразы «примите мои соболезнования». – М-мне… жаль тебя, девочка.

      А девочка равнодушно скользнула по мне взглядом и вновь занялась своими цветами. Я решил, что надо быть строже.

      – Пойдём, – сказал я, – надо зайти в дом, а то ты простынешь.

      Девочка послушно подала мне руку. Мы подошли к внушительной дубовой двери, на которой, однако, не было ни звонка, ни молотка, и я решительно постучал