Четвёртая ноосфера. Виталий Акменс

чистоты и одиночества… Подожди-ка. Она не пустая. В ней кто-то есть.

      Я лежу на спине, дёргаю ногами и рву клоки мха. Шея болит, но не от удара, а от резких поворотов головой. Сердце взрывается дважды в секунду. Лёгкие вообще не понимают, кого дышать, куда и сколько. Только сырость обычная. Жгучая тёрка. Что-то явно случилось. Но что?

      Просто упал на землю. Рухнул со смехотворной высоты, даже не поранившись. Но откуда, откуда, прядь вашу, такая боль?!

      Слух осваивает тишину неуклюже, волнами, как после взрыва. Сырость не щадит даже теплокровного млекопитающего меня. Один, два, три… десять… тридцать. Кто здесь? Я здесь. Как минимум. Кабинет молчит, однако шорохи явно не мои. И не ветра. Кто-то приближается ко мне лёгкими прыжками. Темнота разрождается образом, неясным, ничем не подтверждённым, вдобавок весьма скромным по размерам. Малюсенькое тельце запрыгивает на корень у основания ствола. Гибкое, пушистое, с довольно длинным хвостом. Белочка?

      Вы издеваетесь? Что вообще случилось? Я упал. А до этого? Белая комната. И в ней…

      Вздрагиваю, как никогда не вздрогнул бы от холода. Память, бывший ком в горле, пронзает пищевод оставшейся сотней игл – повтор программы – после чего сминается и катится дальше, в желудок, не оставляя послевкусия. Только боль и обиду. Как же так?! Что со мной?

      Тем временем белочка наглеет. Прыгает вокруг моих ног, приближается и тут же боком отскакивает. Какая-то она странная. Исхудавшая что ль? Тоже мне символ перемен. Рановато они пришли. Оттепель кончилась. Все дупла помёрзнут. Только и останется, что спуститься на землю и превратиться в суслика, толстого, одинокого и мнящего себя разумным. Эволюция, мять её.

      Но я всё же не ленюсь. Я наблюдаю за зверьком, стараясь не упустить его из виду. Это нелегко, но это помогает. Рассудок встаёт с колен. А встав с колен, рассудок говорит мне следующее: твоя белая комната в порядке, просто в неё кто-то провалился с улицы. Скажешь, не бывает такого? Горячей смерти тоже не бывает. Только горячая смерть – это беда из прошлого, а белая комната – просто небрежность настоящего, самая молодая, спорная и неотлаженная часть дополненного сознания. Сам ведь порой заглядывался на красотку в окне и мечтал залезть к ней в белую комнату. Потому что знал, что такое возможно. И если это произойдёт, оба узла уже не будут прежними, не смогут забыть друг друга, прогнать, потерять или отречься…

      …Разумеется, если сама белая комната не вытошнит тебя так, что одмины будут выхаживать, дозволяя вспоминать по слову в день.

      Поднимаюсь на колени. Осматриваю пальцы. Они грязные, но целые. Ни кровинки. Их пять на каждой из рук, а вместе никак не меньше десяти; и это хорошо. Созерцание собственных пальцев порой не хуже ритуала здравого смысла. Особенно, когда память не исключает того, что их изрубило в клочья.

      Белочка наблюдает за мной. Не нравится мне всё это.

      Ладно, в белой комнате что-то есть. Скажем мягче: