Четвёртая ноосфера. Виталий Акменс

Говорят, она из этой… Рось, подслушивать нехорошо.

      – Турбослав, ты опупел?! – воспламеняется её подруга.

      – Всё, всё, всё! Тс-с-с, – поднимаю руки, словно вплющенный в ударную волну её взгляда. – Ухожу, ухожу! А что, у Эли есть сестра?

      – Ну всё, я тебя сейчас…

      – Какие-то проблемы? – подходит преподаватель. Подходит, как ни странно, к барышням, но съёживаюсь, как ни странно, я.

      – Нет, всё в порядке, – говорит та, что красивее… нет! – та, которую не вытерпел даже сын историка. Говорит она так, что ложью за семь метрик воняет, но преподаватель верит ей с полуслова.

      Кажется, всё-таки влез я в долги к этим прелестницам.

      Препод уходит. Я тоже ухожу. В себя. Буквально втаскиваю своё эго в личный кабинет и прикладываю носом об стенку (так его, неуча!), о привычную стенку, затянутую нескучной трёхмерной обоиной, осточертевшей ещё год назад. Лёгкий истребитель «Варненас» с включёнными маршевыми двигателями. Красиво так, что холодок по коже. Каждый мальчишка мечтал о подобном; да что там, каждый второй заявлял, что имеет такую, а то и круче – например, тяжёлую «Ауслинду». Легко задираться, когда чужой кабинет – потёмки, даже одминам нет доступа. А ещё родители не разрешали: столько мяти на фон для рассудка – губу закатай! Не закатывается. Кто-то канючил, кто-то собирал по частям, кто-то менял у старших или у младших отнимал, а кому-то доставалась щедрая семья, и даже в прихожей висели крутые голограммы. А ведь прихожая – это не хухры-мухры, прихожую видно всему миру, а значит, и требует она исключительно открытый формат, отжирающий тонну мяти. Ничего, прорывались. Помню, Пашок, любитель умных головок, неделю заставлял нас умиляться над портретами творцов «Мелинайи Геле». Я так вообще пару дней бунтовал: пугал детей летучей крепостью «Аргш». Потом дали втык и велели вернуть хозяевам. В общем, дорогое удовольствие – разукрашивать прихожую. В кабинете куда приятнее. Ноосферный симбионт подавляет шумы в нервах, и стены рассудка имеют такой гнетущий чёрный цвет, что их завешивать сам Орден советует. Главное, чтобы не отвлекало. Что-нибудь спокойное, милое, тёмное. Космическое. Тот же «Варненас». Или транспортник «Балтас Лайвас». Он у меня висел где-то справа, вдали от основных мыслей. Теперь на этом месте красуется портрет первого заместителя министра обороны. У неё такие забавные, ярко-розовые соски.

      Однако я увлёкся.

      Итак, что мы имеем? Двадцать седьмая модификация. Вошли в консоль, прогрузили среду, записали рыбу, настроили…

      Сухарик рассыпается, и я толкаю Андрея, придурка, не вовремя запустившего программатор. Или это я запустил?

      «…Бедуинка». Я помню. Даже это помню. Хотя её никогда так не звали. Это была её загадка. А загадку не говорят. Загадку молчат. Так принято.

      Эля. Так мало звуков и так много воздушного, бестелесного, волнующего. Эля. Эля. Произноси, пока не сотрёшь альвеолы. Не потому ли её так редко звали по имени? Грубый мир недостоин идеальных словоформ. Элюсик, Ляська, Лёля, Ленок, Ленор, даже Ёлка – что поделать, близким подругам только дай посюсюкаться.