Полтора кролика. Несколько историй о странностях жизни. Сергей Носов

как они перешептывались, как что-то они обсуждали за дверью…

      И словно пелена упала с глаз моих!

      И словно мне голос был: «Спасайся, дурак!»

      И рванул я к окну – закрыто окно! И со всего я размаха как навалюсь на раму, на двойную, и вместе с обеими рамами так и полетел туда, в сад!.. Как только не порезался, уму непостижимо!..

      Перепрыгнул через забор и по всей этой первомайской новогодней слякоти бегом в сторону вокзала! Хорошо деньги были в кармане брюк, а куртка как была, так она там осталось!

      Мне повезло: без четверти двенадцать был проходящий. Продали мне билет в первый вагон, а там проводники Новый Год отмечают. Больше нет никого, один я пассажир! Во всем поезде – я единственный!.. Они мне водки налили, холодной. У меня руки тряслись. Я о пережитом рассказывал. Проводники удивлялись, говорили, что в рубашке родился. Такая история.

      Такую историю – ну, может быть, чуть-чуть другими словами – поведал о себе Ростислав Борисович.

      Потрясенные рассказом Ростислава Борисовича слушатели с минуту молчали. Огонек свечи магнетически притягивал взгляды. Ждали, не прибавит ли к сказанному что-нибудь еще Ростислав Борисович. Не прибавлял. Только тихо, едва заметно посапывала во сне Маргарита Макаровна.

      Молчание прервала Елена Григорьевна из другого корпуса, налоговый инспектор первого ранга. Она осторожно предположила, что Ростислав Борисович публику лукаво мистифицировал, попросту говоря, разыграл – уж очень невероятен его рассказ.

      Послышались протесты. Было заявлено, что рассказ Ростислава Борисовича содержит много деталей, которых невозможно придумать. Например, те же ботинки в морозилке… Если бы он обнаружил в морозилке не ботинки, а… ну что-нибудь более традиционное, вот тогда бы можно было сомневаться в достоверности повествования… Но ботинки! Зачем они? Для чего? Такое невозможно придумать.

      От Ростислава Борисовича пытались выведать тайну ботинок, но он уклонялся от интерпретаций своего рассказа, ибо не было у него на этот счет никаких здравых идей.

      Тот же сюрприз… Что за сюрприз? Зачем?

      – Здесь много очень иррационального, – сказал Ростислав Борисович. – Я часто думаю головой, но здесь лучше не думать.

      Спросили: в милицию-то он заявлял или как?

      – Нет. Не знаю почему, но что-то меня остановило.

      Стали стыдить. Даже возмущаться.

      И тогда встал доселе молчавший Соловьев. Он вышел на середину холла. Свеча горела за его спиной, лицо его было в тени, но даже так становилось ясно по его почти невидимому лицу, что Соловьев сильно взволнован.

      – Ростислав Борисович, вы совершенно правильно сделали, что никуда не заявили!

      Звуковой образ коллективного недоумения. Шум.

      – Я потрясен больше вас всех вместе взятых!.. – воскликнул спортивный журналист Соловьев, обращаясь ко всем вместе взятым, как он сказал. – Невероятное совпадение!.. Фантастическое соответствие!.. Знаете, кто во всем виноват?.. Я!.. Я один и только