Афинская школа (сборник). Ирина Чайковская

Ты, наверное, прочла мою статью… Это тактика, мне было нужно ее написать. У нас в институте засели негодяи, они ищут повода, я уже давно на подозрении… – он снова оборвал себя. – Это ужасно, Амалия, все эти годы… все эти годы я изменял сам себе.

      Мегафонный голос грохотал уже где-то позади. Мы были у Маяковки. Рюрик подавленно молчал.

      Я сказала: «Рю-рик, Рю-рик», сначала негромко, потом так, чтобы он слышал. – Послушай, может ты и есть тот самый Рюрикович, а?

      Я смеялась. Я впервые в его присутствии назвала его по имени и сказала «ты». Он не заметил, спросил серьезно:

      – Какой Рюрикович?

      – Ну тот, Самозванец, может, он сейчас вовсе не на польской границе, а идет по главной московской улице, а?

      Он тоже рассмеялся:

      – Согласен, это я и есть, но при условии: ты будешь моя Марина.

      Мы оба остановились, он снял очки и смотрел мне в глаза. У меня закружилась голова, я покачнулась и упала бы, если бы он не поддержал. Мы пошли дальше, его рука лежала у меня на талии. Она меня и поддерживала – и смущала. Я осторожно сняла его руку.

      – Как ты думаешь, что делали испанские евреи, которые не захотели уехать?

      Он снова полуобнял меня, сказал строго:

      – Не дергайся, ты ведь на ногах не стоишь.

      И после паузы:

      – Что они делали? А что они могли делать? Выкрестились, поменяли имена, чтили короля и королеву, исполняли обряды новой веры, – он остановился, – и втайне молились своему Богу. – Он поглядел на меня, – и посему были на подозрении как враги государства и религии, ясно?

      – А если б не молились своему Богу, не были бы на подозрении?

      – Были, конечно, были бы. Тебе нужно уехать. Но не сейчас. Еще не скоро, еще есть время. И опять с жутким гудением пронеслись мимо нас патрульные машины. Мне кажется, в тот момент мы оба подумали, что оставшееся время – наше.

Пятница

      Час или два ночи. Я не сплю. Последовательно вспоминаю, как все было. Мы долго гуляли. Дошли до Белорусского, потом повернули назад, снова оказались у площади Маяковского. Всю дорогу говорили, выплеснули друг в друга все, что накипело за годы. Рюрик о кафедре, я – о школе, о не дающей надежды жизни, о пустяках, ставших проблемой, о путаном прошлом и неразгаданном будущем. Я привыкала к новому его виду, он казался ниже ростом, плотнее, очки ему шли, но из-за них не было видно глаз. В низком мужском голосе я пыталась уловить прежние мальчишеские интонации и, о чудо, они были, были. Его рука крепко держала меня за талию, не давая упасть; на меня нашло легкое бесшабашное настроение, я много смеялась, забыла о простом своем платье, сама казалась себе молоденькой девчонкой, и он, было видно, не понимает, что я давно уже не студентка.

      Он продолжал во мне видеть ту прежнюю Амалию. Поехал меня проводить и, когда возле двери нужно было проститься, у него сделалось такое беспомощное лицо, что я сама притянула его голову и поцеловала. И он ушел. Завтра после заседания кафедры он приедет ко мне, и мы проведем вместе целый день. День, наполненный до краев. Мне так хотелось узнать, как он жил без меня, час