Жернова. 1918–1953. Виктор Мануйлов

шаги, так что коротконогий спутник его, чтобы не отстать, вынужден был трусить рядом, подпрыгивая, хватая Леонида за рукав.

      – Извини, – молвил Каннегисер, неожиданно останавливаясь и отрывая руку Бабеля от своего рукава. – Я спешу. – Пошагал дальше и скоро исчез за поворотом.

      Бабель некоторое время смотрел недоуменно вслед быстро удаляющейся фигуре, пожал плечами: эти Каннегисеры… они всегда были снобами. Кому-кому, а им революция поперек горла. Ну и черт с ними!

      Глава 3

      – Эй, ха́ждани-иин! – окликнул Бабеля мужской голос с тем неистребимым малороссийским, местечковым акцентом, по которому говорящего тотчас же можно выделить изо всех, изъясняющихся на русском языке.

      Бабель обернулся.

      На противоположной стороне улицы стояли два солдата в фуражках без кокард, в обмотках, в сильно поношенном обмундировании. На плечах винтовки. А чуть впереди них человек в кожаных куртке, фуражке и штанах, с желтой кобурой с торчащей из нее рукояткой револьвера. Большой красный бант на груди и красная же повязка на рукаве особенно бросались в глаза. Как и высокие ботинки на шнуровке. Такие носят в Англии, в Петрограде их не купишь ни за какие деньги. Зато можно купить в Одессе. Человек этот как будто специально вырядился таким образом, чтобы резко выделяться из толпы петроградцев, из кого бы она ни состояла.

      – Вы до мене? – спросил Бабель, тыча себя в грудь.

      – До вас, до вас! – подтвердил кожаный человек. – Подходьте уже до нас. П’ховехка документов.

      Бабель пересек улицу, подошел, на ходу вытаскивая бумагу, удостоверяющую в том, что гражданин Бабель И. Э. является штатным сотрудником «Красной газеты».

      Кожаный человек мельком глянул на бумагу и произнес, как отрезал:

      – Это не имеет быть за настоящий документ. Такой документ я уже моху написать сам. Я не вижу здесь, чем хазличать в нем за ваше социальное лицо.

      – При чем тут мое лицо? – возмутился Бабель. – Мое лицо не может о чем говорить. Как, между прочим, и за ваше таки уже тоже…

      Черные на выкате глаза кожаного человека вспыхнули черным – почти потусторонним – светом.

      – Вы имеете нахушать хеволюцьённый похядок! – выдавил он сквозь зубы. – Мы не имеем пхава возможности техпеть пхотив такой нахушений.

      – Да что я такое нарушил? – воскликнул Бабель. – Я уже ничего таки не нарушал!

      – Кокнуть его – и дело с концом, – посоветовал солдат с рыжеватой бородой. – И добавил: – Ишь, вырядился, чертова кукла буржуйская.

      – Да какой же я уже буржуй! – возмутился Бабель. – Я всей душой за революцию, интернационал и свободу для пролетариата. Меня знает сам товарищ Урицкий! Моисей Соломоныч!

      – Говорить можно все, что в голову взбредет, – упорствовал солдат. – А ученого человека за версту видать. Как ту ворону. Контра! – Заключил он и решительно потянул с плеча потертую до белизны винтовку.

      Другой солдат, помоложе, без бороды, но неделю не бритый, тоже взялся за ремень своей винтовки.

      – Вот! – воскликнул