Жернова. 1918–1953. Виктор Мануйлов

на семнадцать лет. Как же она опустилась до этого? А ты сам? Тоже не лучше. И так всю жизнь: не ты выбираешь, тебя выбирают те из женщин, кто сильнее тебя во всех отношениях.

      – Маша! – тихо позвал Андрееву Горький.

      Мария Федоровна резко обернулась, точно ждала этого едва слышного зова.

      – Да, Алешенька.

      – Надеюсь, текст телеграммы уже готов?

      – Да, конечно.

      – Давай.

      Андреева подошла, протянула листок бумаги. На нем ее каллиграфическим почерком было написано: «Ужасно огорчен, беспокоюсь, сердечно желаю скорейшего выздоровления, будьте бодры духом. М.Горький».

      Прочитав, Алексей Максимович решительно покинул кресло, сел за стол, исправил: «Ужасно огорчены, беспокоимся, сердечно желаем скорейшего выздоровления, будьте бодры духом. М.Горький, Мария Андреева».

      Телеграмму отправили. Вечером Андреевой стало казаться, что телеграмма слишком суха, слишком официальна. Следовательно, решила она, надо дать нечто более значительное и – главное – образным языком самого Горького. Остается лишь уговорить его на следующий шаг.

      – Учти, Маша: Горький сентиментален, простодушен, – внушал ей Крючков вкрадчивым голосом. – Он в этой жизни ничего не смыслит. Он доверчив, как ребенок. Уговорить его ничего не стоит. Главное – дави на его чувства. Ты это умеешь. И он согласится. И помни: без него мы – ничто! Если его выкинут из нашей жизни, он уедет за границу. А мы останемся. И тогда нам припомнят все, что было с ним связано.

      – Да-да! Я все это понимаю, – соглашалась Мария Федоровна. – Но для него и первая телеграмма…

      – Ничего, проглотит, – решительно оборвал свою сожительницу Крючков. И пояснил, сбавив тон: – Ему это не впервой.

      Разговор состоялся вечером.

      – Понимаешь, Алеша, – начала разговор Мария Федоровна на другой день после утреннего чая, придав своему голосу особую теплоту и обаяние. – Хулителей Ленина и советской власти и так слишком много. В то же время надо понимать, что большинство людей, оказавшихся у власти, никогда ничем не управляли. И среди них образованных раз-два – и обчелся. Но они искренне преданы революции и за нее пойдут на самую лютую смерть. Их ведет ненависть к проклятому прошлому, к людям, которые пытаются это прошлое отстоять. Таких людей невозможно победить. Они будут драться, не щадя ни себя, ни других. Советская власть, Алеша, – не на день, не на год. Она надолго. Очень надолго. Наша задача – задача интеллигентных членов общества – смягчать ненависть тупиц, преобразовывать ее в энергию труда, полезного для всего общества…

      Горький смотрел на Марию Федоровну, почти не слыша того, что она говорила. Он видел, как шевелятся ее красиво очерченные губы, как от волнения вздымается и опускается ее грудь, прикрытая блузкой, затянутая корсетом. Но они не мешали ему видеть ее тело. Как любил он целовать эти губы, эту грудь! И всю эту женщину – всю-всю-всю! Боже, что делает с нами время! Оно не помогает нам – оно убивает!

      – Ты