Самоучки. Антон Уткин

Очертания губ у нее имели выражение легкой обиды и отливали скромным перламутром.

      Эта секретарша, по первому взгляду показавшаяся мне одним из тех манекенов, которые составляют важнейший признак процветающих дел, оказалась обладательницей непритворно милой улыбки и владелицей естественных манер. Ужимки и кривляния здесь не культивировались, однако и увядающее кокетство не возбранялось. Вдобавок выяснилось, что мы с ней учились в соседних школах, и у нас нашлись даже общие знакомые.

      Ее немецкий напомнил мне одну насущную проблему. Незадолго до того в некой монографии я натолкнулся на любопытную ссылку. Цитата была взята из немецкой книжки, а немецкого-то я как раз не знал.

      Должен признаться, что во всякого рода правилах я не был силен, этикет мне никак не давался, и это досадное обстоятельство вкупе с настырным любопытством не раз служило мне плохую службу. Твердо я доверял лишь одному правилу: «Друг моего друга – мой друг», и наоборот. Эти нехитрые аксиомы заменяли мне любезность, избавляли от ненужных рассуждений и до поры казались простыми и надежными рекомендациями на все случаи жизни.

      Ее красота, спокойная и печальная и оттого величественная, так меня поразила, что я – сам первый враг наглецов – унизился до хамства:

      – В Исторической библиотеке содержится одна книга, написанная по-немецки…

      Алла смотрела на меня и ждала, что последует дальше. Честное слово, не знаю, что мною двигало, когда я сказал:

      – Вот было бы здорово, если б вы перевели мне пару страниц.

      Даже Павел бросил мне несколько веселых и понимающих взглядов, однако Алла не повела и бровью.

      – Давайте книжку, – сказала она просто, – я переведу.

      – Книжка-то в библиотеке, – радостно сообщил я.

      – Так вы ее возьмите, – посоветовала она невозмутимо.

      – Да все дело в том, что эту книгу не дают на руки. Она там чуть ли не в единственном экземпляре, – объяснил я.

      – Тогда ксерокопию сделайте.

      – И ксерокс не разрешают делать.

      Она задумалась ненадолго.

      – Тогда выучите немецкий.

      – Ничего не остается, – ответил я со вздохом. Я уже чувствовал провал и начал медленно краснеть, но она неожиданно согласилась:

      – Вы это серьезно?

      – Абсолютно, – невнятно заверил я, страдальчески посмотрев на Разуваева.

      – Тогда надо ехать, – вмешался Павел. – Чапа вас подбросит. Только потом чтобы сразу сюда, скажи ему.

      Всю дорогу Чапа мигал мне, как маяк терпящему бедствие пароходу.

      Мы поднялись в отдел редких книг. Часа через полтора она положила передо мной лист бумаги с переводом. Только сейчас я обратил внимание, что пальцы ее были свободны от каких бы то ни было украшений, а ногти подстрижены коротко, по-мужски.

      «…народ этот сентиментальный, но не добрый… три случайности свершили эту судьбу…»

      – Интересно, – сказал я и аккуратно сложил лист вдвое.

      Мы вышли из библиотеки под вечер. На улицах было еще