Крадущие совесть. Геннадий Пискарев

двести рублей за мной осталось.

      – Так ты отдай их нам, а мы меж собой поделим.

      Вера Андреевна растерянно заморгала глазами. Разве так шутят. С мольбой обвела взглядом других ребят – смотрят цепко. Пробормотала:

      – Нету, дети, сейчас денег у меня.

      …Мелькает перед моими глазами злое лицо младшей дочери Веры Трегуб – Надежды. (Я приехал к ней первой по письму из Нового Зеленчука, поведавшему об этой невероятной истории). Не выходит из памяти надрывный крик:

      – Затвердили все: родные, родные! Какие мы ей родные, кроме Витьки. Наша родная мать умерла, а отец женился вторично.

      Это была… правда. Действительно Вера Андреевна выходила замуж за вдовца, на руках которого осталось четверо ребятишек. Младшей, Надюшке, было тогда полгода. Это ее, крохотную и беспомощную увидела она сразу же, когда зашла к соседу после смерти его жены, чтобы посочувствовать горю. Увидела и заплакала от жалости…

      Обидно и горько сознавать ей, что оказалась она обманутой мужем, но еще больнее чувствовать, что выросли черствыми и дети. Где-то умом она понимает: потому и выросли они эгоистами, что перед взором их был пример не только доброты и отзывчивости, но и холодной, жестокой расчетливости отца. А материнское сердце не приемлет жестокости.

      Вот сидит она, сгорбленная, в старенькой вязаной кофте, вытирая белым платочком слезящиеся глаза:

      – На алименты на них подать? Что вы, что вы! Разве можно позорить. Родные же они мне…

      Не меняя фамилии

      Широкая деревенская улица ему кажется узкой. Он идет по ней, робко прижимаясь к домам, ежась, как от холода. Анюта, маленькая голубоглазая девочка, приоткрыв дверцу крыльца, выжидательно смотрит на него. Ведь это ее отец. Она все еще надеется, что папка сейчас шагнет к дому, подымет ее на сильные руки, прижмет к своей груди, спросит ласково: «Ну, как дела в школе, ласточка моя?» – «Хорошо», – ответит она. И тоненькими ручонками обовьет батькину шею, прильнет к его загорелой колючей щеке. Но он торопливо проходит мимо, сворачивает в переулок и быстро идет к другому дому, где тоже есть маленькая девочка, но вряд ли она ждет этого человека так, как ждет его Анюта.

      Когда в семье случается разлад, сильнее всего от него страдают дети. И нет ничего более мучительного, чем видеть детскую боль. Наверное, это понимает и Яков Гиб. Потому-то и избегает он встреч со своими детьми, в глазах которых застыло само несчастье.

      Вчера, когда ребятишки были в школе, а Раиса (он знал это) ушла на ферму, перебежал осторожно деревенскую улицу и шмыгнул в калитку своего дома.

      Открыв дверь, остановился у порога.

      – Яша, это ты? – раздался слабый женский голос. – Вернулся, наконец…

      Постарела, сдала мать со дня его ухода отсюда. Морщины еще глубже въелись в ее неподвижное, разбитое параличом лицо. Сказать ли ей, что он пришел не совсем, а только на минутку? Промолчал, не решился.

      В глубине души он уже раскаивался, что зашел к матери. Ведь она, наверняка, на стороне Раисы, которая, как и раньше, при нем, безропотно