Солдат и Царь. Два тома в одной книге. Елена Крюкова

крепко била котелком, и выпуклым днищем его, и краем; лезли – била локтем под дых, била ногой – и носком, и пяткой – в твердую грудную кость, в ребра, в жесткие вздутые мышцы рук и железные животы. Била, и мысль мелькала, сладкая и злорадная: раньше – меня били, а теперь – я! Она сама не ожидала в себе такой силы, и откуда сила взялась, и не оскудевала, только свинцом наливались кулаки. А она ударов не чуяла; сама себе казалась мешком с беззвучным, сырым речным песком; все в песке таяло, и все от него отталкивалось.

      По казарме гуляли короткие вскрики, как сполохи за окном. Изредка выстреливал жесткий, медный мат. А так – все происходило молча, и молча сопели, и молча били, и молча отползали.

      Дверь отлетела. Чуть не сорвалась с петель. В темную спальню хлынул коридорный свет. На пороге стоял унтер-офицер Черевицын. Проорал, разевая пасть шире охотничьей, в гоне, собаки:

      – Отставить драку! На гауптвахту все хотите?! Скопом – под расстрел?!

      Солдаты бросались на койки. Заползали под одеяла.

      Кто лежал поверх одеял, вытянув худые, в кальсонах, еще живые, а будто мертвые, ноги.

      Пашка, мрачно горбясь, сидела на койке, затолкав кулаки под мышки.

      Кулаки ее были разбиты в кровавую, страшную кашу. На лице цвели кровоподтеки.

      – Рядовой Бочарова!

      – Я!

      Встала, и даже не шаталась. Стояла, широко расставив босые ноги, в нижнем мужском белье.

      – Что творите тут?!

      Она крикнула лишь одно слово унтер-офицеру.

      – Отбилась!

      В звенящей тишине все слышали, как отчетливо выговаривает Черевицын каждый слог.

      – Я ничего! Не скажу начальству! Завтра занятия, как обычно! Поняли?! Спать!

      Дверь закрыл неплотно. Из-под двери сочился, полз по полу золотой червяк раздавленного света.

      Пашка отшагнула назад и повалилась на койку. Лежала, глядела в потолок.

      Слышала, слушала, как вокруг нее к потолку поднимаются чужие шепоты, хрипы, ворчанья. Она зачем… чуть что… будет нам… бабы, што ль, не видал… кулак тяжелый… боец?.. она боец?.. ты боец?.. ни разу больше… подлые вы… а ты лучше… ее теперь… завтра рано подымут… как обычно… разоспишься на печке у мамки… рожу расквасила… а не просят, не лезь… кто бы знал… соломы бы… подстелил… тихо… храпит уже?..

      Пашка и правда уже спала, не накрываясь; разбросав руки; и одна рука тяжело свешивалась с кровати, и кровь наполняла кончики разбитых пальцев, туго и больно стучала в них, прося выхода. Из-под губы на подушку сочилась сукровица. Солдат, что первым лапал ее, поправил под ее головой подушку. Потом стащил со своей койки верблюжье казарменное тощее одеяло и осторожно закрыл ее, эту полоумную, сильную как медведица, странную бабу.

      …время проехало черным паровозом, и уже рота защищала ее, будто бы она была малый цыпленок или пушистый гусенок, и не давала ей делать того, чего бабе нельзя; и дивилась на ее владение винтовкой, на то, как она ловко и зло, что тебе хороший мужик, брала препятствия; как не боялась