Раздумья в сумерках жизни. Валентин Богданов

отношении необычайно ленивы и бестолковы. Духовная работа над собой – самая тяжёлая для нашего человека и малоприятная, но без неё у нас с вами ничего не получится.

      Вести из Захламино.

      – Продолжим обсуждение, начатое ещё в прошлом месяце, – сказал Петрович и довольно решительно завёл начальственную речь: – Давайте на время закончим о женщинах вообще, но с небольшим довеском о них же. Как вы знаете, живут у нас женщины, как правило, с ребёнком, оставленные мужем, о причинах умолчим. Зовут их у нас «брошенками». Есть, чёрт возьми, и совсем молоденькие, нагулявшие ребёнка без замужества, и зовут их «гулящими», а самых-самых – распутных блядями. Эти прозвища им присобачил народ, исходя из многовекового опыта жизни, и они точно отражают суть явления. Стыдиться этих слов нам не следует. Возмутительно, что эти распутные женщины без каких-либо возражений принимают у себя любого пришлого забулдыгугулевана и угодливо, в пьяном виде под него ложатся. Что будем с ними делать? Куда их девать, чтобы из-за них не было этих диких скандалов с замужними женщинами на почве ревности? Ведь их откровенно презирают и ненавидят. А что будем делать с неженатыми мужиками, которые каждую ночь шатаются по всяким гулящим бабам, не брезгуя никакой из них, подавая другим дурной пример? Особенно для молодёжи. Думайте! Думайте! Товарищи! К следующему совещанию готовый ответ и свои предложения по этим вопросам мне выскажите, и мы их обсудим. Сами понимаете, что без решения этих проблем мы не сможем успешно бороться не только с некоторыми пережитками нашего прошлого, но и с накатившим новым злом, ранее не виданным, не совместимым с нормальной жизнью человека!

      В коридоре Петровича шёпотом подозвала к себе уборщица Савельевна, даже для верности, поманила пальцем. Подойдя к нему, заплакала и поведала о своей беде, показывая на большой синяк под глазом, прикрытый платком.

      – Старик-то мой, Илья Семёныч, кажись, совсем умом рехнулся, Петрович. Никак не могу понять, с чего это он вечор начал ко мне приставать и выпытывать; давай сказывай, бабка, я у тебя в призёрах числился или нет, когда на тебе женился? А я штоись, вот те крест, – перекрестилась Савельевна, – даже слова такого никогда не слыхивала. Сначала подумала, что спрашивает про какую-нибудь штуковину от самовара, и присоветовала самому этим призёром заняться, а он мне кулачищем по лицу-то и заехал. Вот и синяк всплыл, прямо стыдобушка, на людях показываться. Грехто шибко срамной! Да на старости-то лет, прости, Господи!

      – Так я чем тебе могу помочь, Савельевна? – еле сдерживая смех, спросил Петрович.

      – А в арестантскую его посадите или ещё куда, пущай старый посидит. Только ненадолго, может, одумается и забудет о «призёре».

      И вроде собралась Савельевна уходить, но чтото вдруг вспомнила и снова обратилась к председателю:

      – Слышь, Петрович! Што я туто-ка надумала! Слово-то «призёр», похоже, не русское, а за какойто холерой к нам приплелось, видать, из чужих краёв. Да шибко