Кухни 10-20. Сборник рассказов. Елена Холмогорова

посмотри, как там угли, не пора? – крикнул отец.

      – Давай, клади! – отозвался дядька. Отец осторожно, как младенца, взял в руку первый шампур, нежно опустил его на край мангала. Капля жира стекла на угли, и они тотчас же отозвались недовольным шкворчанием, которое то затихало, то усиливалось по мере того, как отец выкладывал эту рыбно-шампурную мозаику над пышущей жаровней.

      – Ну вот, минут двадцать и… Мать, собирай на стол!

      Бабушка засуетилась, забегала из летней кухни под виноградный навес, и на столе начали как по волшебству появляться лаваш, ткемали, горы зелени всех цветов – от нежно-салатового до иссиня-фиолетового, искрящиеся на разрезе помидоры, кастрюля с холодным аджапсандалом и запотевшая бутылка тутового самогона.

      – Деда, деда-то покличьте, отдохнуть пошёл в хату! – бабушка махнула Борису рукой.

      – Нехай ещё подремлет, щас всё готово будет, тогда и позовём!

      – Тащи! – отец кивнул на эмалированный таз, приготовленный для шашлыка. Я обречённо двинулась к мангалу, подставляя посудину под невероятные янтарно-солнечные куски истекающей соком рыбы.

      – Ого-го! – отец ловко укладывал ломти шашлыка горкой. Они возвышались, как тот Эльбрус, источая запах костра, виноградной лозы, солёного моря, загорелой кожи, солнца и лета.

      – Готово! Неси на стол! – отец, довольный, предвкушающий пир горой с неспешной беседой и уже сто раз повторенным, но обрастающим всё новыми подробностями рассказом о том, как они с братом поймали осетра, любовно оглядел эту красоту. Я, затаив дыхание и крепко прижав таз к груди, маленькими шажками двинулась к столу…

      За что я зацепилась, не знаю. И вообще, зацепилась ли… Я дальше плохо всё помню. Но на спасительную мою забывчивость будто кнопками пришпилили одну яркую картинку: кто-то безжалостный вырывает таз у меня из рук, он взмывает вверх, куски рыбы подлетают вместе с ним, но не падают аккуратненько на место, а разносятся по всему двору, а я почему-то лежу носом в пыли. И понимаю, что никто никогда меня не простит.

      Бабушка попыталась было отклеить меня от ножки стола, в которую я вцепилась, но я сопротивлялась изо всех сил – оставьте, я лучше умру, как эта несчастная рыба. Отец, недолго думая, схватил меня, как котёнка, за шиворот и дёрнул вверх.

      – Чего разлеглась! Собирай, быстро!

      – Ты что, Петруша, ты что? – засуетилась бабушка. – Да разве ж это можно теперь есть?!

      – Быстро, я сказал, все сюда! – зарычал отец. – И от песка отчищайте!

      – А ты, – он кивнул остолбеневшей сестре, – бегом к деду. Скажи, что не готово ещё, пусть не торопится. Задержи, как хочешь!

      И вот мы – я, всхлипывающая и дрожащая от ужаса за содеянное, зло молчащий отец, охающая бабушка и матерящийся дядька – бросились собирать только что светившиеся янтарным светом куски шашлыка, и отряхивая каждый от песка, складывать в таз.

      – Быстрее! – свистящим шёпотом