Марш экклезиастов. Михаил Успенский

обращена она… примерно на юго-восток. Нет, даже представить не берусь, куда попадём. Должно быть место с какой-то вертикальной плоскостью, хотя бы с толстым деревом, а значит – суша…

      Поехали.

      Он ободряюще подмигнул Аннушке. Она всё поняла и побледнела. Перед всеми этими древними заморочками у неё был бессознательный непреодолимый страх – примерно так же другие женщины боятся змей, мышей и пауков.

      Николай Степанович пристроил свечку на подсвечнике, напоминающем канцелярскую кнопку, в подставке-зажиме закрепил карту – любимую свою трефовую девятку; потом прокричал Косте на ухо:

      – Когда откроется дверь… – и дальше жестами: Армен – первый, Нойда – вторая, Шаддам – третий, Толик – четвёртый, ты – пятый, Аннушка – шестая, я – замыкаю.

      Спорить не стали. Некогда было спорить.

      Тряхнуло снова. Левое крыло здания – то, над рестораном – заметно перекосилось; из трещины в земле вдруг вымахнул огромный столб огня – почти до крыши. Он продержался несколько секунд, почти не склоняясь под порывами ветра, потом нехотя рассеялся.

      Лифт ощутимо сдвинулся и накренился.

      – Мы поднимаемся?

      – Нет! Напротив! Мы опускаемся!

      – Хуже – мы падаем!

      Коробок со спичками вылетел из руки, спички рассыпались. Николай Степанович полез в карман за зажигалкой…

      Когда стена бильярдной рухнула и стало светло, Шандыба в первый момент обрадовался, потом сообразил: они же под землёй! Откуда тут свет?… И тут же страшно запахло тухлятиной – так, что он задохнулся и сел на пол.

      – Это ад, – тихо сказал над ухом Шпак.

      Но Шандыба уже и сам видел: там, где только что была стена, раскрылась пропасть. Она раскрылась до самого верху, оттуда и дневной свет. Но она раскрылась и до самого низу… и почему Шандыба это знал, он не сказал бы ни за что. Просто такова она была, эта пропасть. Бездна без дна.

      Полыхнуло огнём, и снова стало чем дышать.

      Пол – отличный пробковый пол – дрожал. Всё сильнее и сильнее.

      Они заползли за бильярдный стол и частично даже под него. Под правую руку Шандыбе подвернулся кий. Это немного успокоило – как будто возвращаются прежние добрые времена, когда ещё не было в свободном владении бейсбольных бит, и он пользовался для дел обломанным кием.

      Кии, обрезы двустволок, арматурные прутья… Молодость. Молодость, чёрт бы её побрал…

      Они лежали, пытаясь отдышаться. Вверху глухо рвануло, и, как ни странно, на секунду зажглись лампочки. Потом померкли, но продолжали чуть-чуть светиться. Этот свет смешивался с тем серым дневным, что просачивался сквозь щель, и с теми красными отсветами, которые бродили по потолку – получалось что-то немыслимо жуткое. Но глаза постепенно привыкали хоть к такому свету…

      – Ты смотри… – прохрипел вдруг Шпак. – Ты только смотри…

      Шандыба и сам не собирался высовываться.

      Шпак лежал слева, и ему было видно то, что от Шандыбы загораживал маленький перевёрнутый пул. А там, за пулом, вдруг послышалась какая-то