Гиперборейская чума. Михаил Успенский

– и заняться поисками приемлемой работы. Развившаяся у меня астения не позволяла пока что трудиться в полную силу, скажем, на «скорой» или в больнице; найти же необременительное место хирурга или невропатолога в поликлинике пока что не удавалось. Несколько ночей я провёл под кровом одного из моих институтских приятелей, но долго пользоваться его любезностью было немыслимо: он жил с женой, двухлетним сыном и тёщей в так называемой полуторке, и даже без такого постояльца, как я, им было тесно и нервно.

      Однажды, возвращаясь после очередной неудачной попытки устроиться, я почувствовал раздражение и жажду и зашёл в грязноватый стеклянный павильон, где торговали скверным разбавленным пивом. Должен сказать, что моральное моё состояние было очень низким, и от сведения счётов с жизнью меня удерживало разве что природное упрямство. Не исключаю, что подсознательная суицидальность толкала меня блуждать ночами по тёмным пустынным местам и даже задирать всяческих неприятных типов; как ни парадоксально, это всегда кончалось ничем. Меня обходили стороной – или опасливо, или как бы не замечая. Вот и сейчас: я взял пол-литровую банку неприятно пахнущей буроватой жидкости и пригубил её, не отходя от стойки, с единственным намерением сказать: «Кажется, это пиво уже кто-то пил!» – и выплеснуть дрянь в лицо продавцу, одутловатому парню в пятнистом переднике. Я чувствовал, что мне нужно получить по морде, чтобы на что-то решиться. Я уже почти размахнулся, как меня хлопнули сзади по плечу, и знакомый голос проорал:

      – Стрельцов! Иван Петрович! Какими судьбами!

      Я оглянулся. Это был доктор Колесников, бывший мой преподаватель на курсах переподготовки, пьяница и виртуозный матерщинник, но невропатолог милостью Божией, я многому научился именно у него. Сейчас я сразу обратил внимание на его руки, серые от въевшейся грязи и растрескавшиеся – руки слесаря, а не врача.

      – Я вас не сразу и узнал, голубчик! – продолжал он. – Болеете, очевидно?

      – Здравствуйте, Николай Игнатьевич! – я искренне обрадовался ему и сразу позабыл обо всех своих неприятных планах. – Я вообще удивляюсь, что вы меня узнали…

      – Не забываю никого, – сказал он чуть даже обиженно. – Эйдетическая память. Так что с вами стряслось? Чем занимаетесь?

      – Ищу работу по силам, – сказал я. – Полную нагрузку пока не потяну, на инвалидность не хочу, а найти что-нибудь лёгкое не могу. Да и угол бы где-нибудь снять не мешало…

      – Демобилизовались?

      – Вчистую.

      – Ранение, заболевание?

      – И то, и другое.

      – Ясно… Знаете, Иван Петрович, если не торопитесь, то нет ли у вас желания взять бутылочку и посидеть с большим комфортом? Я живу вон там, через пустырь…

      – С радостью бы, Николай Игнатьевич, – сказал я, – да вот беда, печёнка всё ещё висит по самую подвздошную. Пиво туда-сюда, а крепкого не могу, сразу умирать начинаю.

      – Жаль, жаль… А знаете, Ваня, мне в голову пришла