Корабли идут на бастионы. Марианна Сергеевна Яхонтова

и людям, Федор любил почет, и жадное внимание крестьян возбудило в нем нечто похожее на вдохновение.

      – Чего вы видели? – спрашивал он, начиная, как всегда, с поучения. – Чего вы можете понимать?

      Все молчали, не решаясь похвастаться своим пониманием.

      – Хата да поле, – продолжал Федор. – Поел, поработал, опять поел да вахлаков народил. Вот и все дела ваши.

      – Это – что говорить, – вздохнул бородатый крестьянин, похожий на цыгана.

      – Видали вы море-океан? – спросил Федор и обвел всех испытующим взглядом.

      – Где нам, Федор Никитич! – ласково и сокрушенно отвечал за всех староста. – Свет-то для нас, ровно поскотина, огорожен. Дальше прясла ничего не видели. В своем городе, в Темникове, и то только по базарным дням бываем.

      Федор строго оглядел слушателей.

      – Так, суетность у вас: вокруг себя все. А там политика, дела военные, до многих государств касаемые.

      Федор никогда не думал, что слова могут доставлять такое острое удовольствие. А сейчас, произнося слова «государство» и «политика», слова большие и захватывающие, он чувствовал, как вкусно и горячо становится во рту.

      – Какая же такая политика, Федор Никитич? – осторожно спросил староста.

      – Очень, братец мой, хорошая. Сам человек ничего не делает, только другим указывает: иди, мол, туда или сюда и хоть помри, а исполни. И все исполняют.

      – И вы так приказывали? – спросил крестьянин, похожий на цыгана, и что-то дрогнуло в его густой бороде и усах.

      Федор хоть и смутно, но уловил в его тоне оппозицию и, пожалуй, даже усмешку.

      – И я приказывал, – отвечал он высокомерно, – Я двадцать… двадцать одно сражение произошел.

      – Многонько! – сказал моложавый старик, одетый в полушубок и подпоясанный ярким поясом.

      Он хоть принадлежал к гостям почетным, так как сидел на лавке, свободно развалясь и вытянув ноги, но, видимо, намеревался поддержать оппозицию.

      Но это не смутило Федора.

      – Некоторые люди за печкой сидят, другие кровь проливают, – отвечал он, адресуясь прямо к моложавому старику. – Война идет не день и не месяц, а годами исчисляется. Так тут и не двадцать, а сорок сражений бывает. А на море-океане всего хуже. Тут каждый день смерть. Ежели от огня уцелеешь, в воде потонешь. А погода такая бывает, что корабль так с боку на бок и валится, вещи со столов все летят, а люди, как шары в ящике, катаются. И все нутро им выворачивает.

      В избе стало тихо, и даже хозяйка, вынувшая из печки рыбник, так и осталась стоять с деревянной тарелкой в руках.

      – Ветра там четыре, – продолжал очень довольный таким вниманием Федор, – спереди – галфин, справа – фордевин, слева – бейдевин, а сзади так вовсе бакштаг. И как сразу все задуют, так весь океан, ровно котел, закипит, и волна тогда выше колокольни и идет на тебя, как гора.

      Все гости, не исключая оппозиции, глядели Федору в рот, видимо пораженные нарисованной им страшной картиной. А Федор пил кружку за кружкой, и мрачная его фантазия разыгрывалась все