Старая дорога. Эссеистика, проза, драматургия, стихи. Роман Перельштейн

ведь это так необходимо! Опытом бесшовного слова я бы и назвал все стихи Миркиной, которые не из нее исходят, а через нее идут.

* * *

      Мне надо стать бумагой белой,

      Жить в совершенной тишине.

      И ничего самой не делать,

      Чтоб Ты мог действовать во мне.

      Мне надо быть открытой Дверью

      В ту глубь, где всё просквожено

      Такою полнотой доверья,

      В которой я и Ты – одно.

      О Боге можно говорить только языком поэзии. Когда философия забывает о языке поэзии, она забывает и о Боге. И тогда философия становится мертвым знанием книжных мудрецов. Истину нельзя описать словами. Философия же порой именно это и пытается сделать. Она откалывает от слова все лишнее, то есть все то, что мешает торжеству абстракции. Она делает вид, что разум не нуждается в запредельной полноте слова. Такая философия превращает все слова в откалиброванные гири. Философ почти всегда говорит о любви не так верно, как поэт, а значит, философ говорит и об Истине не так верно, как поэт. Поэт же часто говорит как пророк, а пророк всегда говорит как поэт. Только язык поэзии достигает нашего сердца.

* * *

      На гору поднимись. Молитву соверши.

      Не разжимая губ, без жеста и без слова.

      Есть зеркало воды и зеркало души,

      И зеркало одно глядится внутрь другого.

      И больше ничего в огромном мире нет.

      И в глубине зеркал сейчас родится свет.

      Не только философия, но и богословие может ослабить свет Бога. Это происходит тогда, когда богословие из учения созерцателей превращается в свод толкований. Сентенции теолога могут быть прозорливы, а могут быть и поверхностны. Ни менторский тон, ни вкрадчиво-доверительные нотки не заменят пророческого слова. Теолог в качестве регистратора готовых истин похож на птицу с одним крылом. В этой птице нет полета, хотя есть и перо, и клюв и рвение. «Богословие делит священную реку на рукава. Поэзия соединяет их в стремлении к устью»[8], – писал Померанц. О любви и об Истине можно говорить только языком любви и языком Истины, а значит, языком поэтическим. Не беда, что зачастую в этом языке очень мало слов и они так прозрачны, что как будто бы их даже и вовсе нет.

* * *

      Больше не найдёте

      Прописных основ.

      Слово стало плотью, –

      Значит – нету слов.

      Дрогнувшее пламя,

      Тверди рваный край, –

      Значит – не словами, –

      Жизнью отвечай.

      Все ее стихи выходят из Бога и тонут в Нем. Кто такой Бог? – спрашивает она всей собою и всею собой отвечает. И даже не важно, что отвечает. Важно, как спрашивает. Потому что у каждого есть, должен быть свой ответ на этот вопрос. И все-таки, каков ее ответ? Бог – это совершенная любовь, изгоняющая страх. Страх физический, страх перед наказанием обязан умереть, чтобы осталось иное: тайный трепет, боязнь причинить боль Богу. Когда сердце открывает Бога, оно боится только одного – ранить Бога. А больше ему никакой страх и неведом.

      Бог не заковывает в цепи

      И не разит мечом железным.

      Страх

8

Померанц Г. Устами поэта. С. 346.