Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество. Игорь Евгеньевич Кокарев

Я расскажу эту историю Тихону Николаевичу, он тут же возьмется похлопотать, но гордый Вадим категорически откажется от заступничества. Сосланный на Север, он умрет в расцвете сил от разрыва сердца на мостике каботажного судна. Еще одним ярким человеком станет на этой земле меньше…

      Хотя постоянной компании вокруг нас с Наташей так и не сложилось, но дорогих сердцу и памяти людей, бывавших у нас на днях рождения и просто так вспоминается не мало: Володя Спиваков, Саша Лапшин, Миша Жванецкий, Веня Смехов, Валентин Гафт, Дима Брянцев, Вячеслав Спесивцев, Саша Журбин, Оля Остроумова, Зина Славина, Андрей Тарковский, Элем Климов…

      Летние знакомства с младшим поколением советской номенклатуры в санаториях Четвертого управления зачастую продолжались и после каникул. Ребята ведь были не глупыми, политикой не заморачивались, а выпить и острить умели не хуже творческой интеллигенции. Сложилась целая компания веселых и находчивых, в которой мы с Наташей были приняты, как свои. С Андреем и Олей Исаковыми, Борей и Таней Квоками, Игорем Громыко и его очаровательной женой дружба продолжалась годами, но этот круг не смешивался с остальными, все-таки они чем-то отличались от среды творческой. Может быть, мне так казалось? Ведь самому пришлось преодолевать эту дистанцию не один год и не без усилий.

      Луизу или, как ее звали близкие, Лузу, прекрасную пианистку, сестру роскошного Бориса Хмельницкого привел к нам в дом ее муж, давнишний, между прочим, наташин ухажер, ироничный и себе на уме старший научный сотрудник ИМРД – Института международного рабочего движения Борис Маклярский. Луза, самолюбивая и колючая, сочиняла авторские песни на слова изысканных поэтов и метила в члены союза композиторов.

      А муж ее, Боря, сын советского разведчика, ставшего успешным сценаристом, автором знаменитого «Подвига разведчика» был моим, пожалуй, единственным оппонентом по темам мало интересным остальным. Он снисходительно относился к моей поверхностной образованности, но, видимо, симпатизировал горячности и наивности новообращенного киноведа и социолога. О морально-трудовых качествах русского народа вроде лени, пьянства и рабской психологии он имел устойчивое представление в отличие от меня, полагавшего их чем-то наносным и поддающимся переплавке. Борис говорил:

      Русский православный всегда принадлежал кому-то. Богу ли, царю ли, барину ли, государству ощущение рабское. Быть независимой личностью – привилегия европейской культуры. Но и и тяжелое бремя.

      – Что ж, если у меня общественное выше личного, значит, я раб?

      – Ты идеалист, Игорь. Наивный идеалист, живущий литературными иллюзиями. Народа здесь уже давно нет, я знаю что говорю. А то, что от него осталось, еще затянет страну в бездну, вот увидишь. – И он грустно улыбался…

      Как покажет время, я серьезно проиграл в этом споре…

      Жванецкий, который к тому времени уже перебрался