Ловец на хлебном поле. Джером Сэлинджер

не перевариваю таких.

      – А он по тебе с ума сходит. Говорил, что ты, на фиг, просто принц сказочный, – говорю я. Я неслабо так часто обзываюсь «принцем», когда валяю дурака. Чтоб не доставало, ни чего.

      – Он все время такой надменный, – говорит Экли. – Не перевариваю эту падлу. Он, можно подумать…

      – Ты не будешь добр ногти стричь над столом, а? – говорю. – Я ж тебя уже пятьдесят…

      – Он, на фиг, все время такой надменный, – говорит. – Мне даже кажется, что у этой падлы и мозгов никаких нет. Он только думает, что есть. Думает, он чуть ли не самый…

      – Экли! Ну ёксель-моксель. Не будешь ли добр стричь свои захезанные ногти над столом? Я тебя пятьдесят раз уже попросил.

      И он для разнообразия стал стричь их над столом. Делает что-нибудь, только если на него наорешь.

      Я какое-то время на него смотрел. Потом говорю:

      – Ты на Стрэдлейтера злишься потому, что он как-то ляпнул, дескать, тебе иногда не мешало бы зубы чистить. Он же не хотел тебя оскорбить, ну сколько можно? Ляпнул он не так или что-то, но ничего обидного не хотел. Он только хотел сказать, что лучше будет и тебе, и другим, если ты хоть иногда станешь чистить зубы.

      – Я чищу зубы. Хватит уже.

      – Ни фига не чистишь. Я видел – не чистишь, – говорю. Но не погано сказал. Мне его стало как бы жалко. Ну то есть само собой, это ж не очень приятно, когда тебе говорят, что ты не чистишь зубы. – Нормальный Стрэдлейтер. Он ничего, – говорю. – Ты его не знаешь, вот в чем засада.

      – А по-моему, все равно падла. Напыщенная падла.

      – Напыщенный – да, но в других делах – очень душевный. Точняк, – говорю. – Ну смотри. Предположим, например, что у Стрэдлейтера есть такой галстук или как-то, и он тебе понравился. Скажем, носит он галстук, который тебе нравится, как не знаю что, – это я тебе пример даю просто. Знаешь, что он сделает? Он, наверно, его снимет и подарит тебе. По-честному. Или еще знаешь? Он его просто у тебя на кровати оставит, например. Но этот, на фиг, галстук, он тебе отдаст. А другие парни, наверно…

      – Черт, – говорит Экли. – Будь у меня столько деньжищ, я б тоже.

      – Не, ты б не стал. – Я покачал головой. – Ты бы не стал, сынок. Будь у тебя столько деньжищ, ты был бы величайший…

      – Хватить звать меня «сынком», черт бы тебя драл. Да я тебе, паршивцу, в штрики гожусь.

      – Не годишься. – Ух какой он бывает иногда зануда. Ни за что не упустит шанса напомнить, что тебе шестнадцать, а ему восемнадцать. – Во-первых, я тебя, на фиг, к себе в семью не пущу…

      – Ну и хватит меня тогда обзывать…

      Тут дверь вдруг распахивается и влетает этот Стрэдлейтер – впопыхах. Он вечно впопыхах. У него всегда кипиш. Подскочил ко мне и так игриво, как не знаю что, шлепнул по щекам – а такое иногда жутко доканывает.

      – Слышь, – говорит, – ты куда-нибудь вечером намыливаешься?

      – Фиг знает. Можно. А чего такое – снег идет? – У него все пальто в снегу было.

      – Ага. Слышь. Если ты никуда не намылился, дал бы мне клетчатый пидж поносить, что ли?

      – Кто выиграл? –