Азарт. Максим Кантор

кой ляд мне такая свобода!

      – Да я вообще рисовать приехал!

      – Это ж надо: задарма таскать мешки!

      – Так ведь…

      И разошлись. В другой раз так поговорили:

      – Десять досок за десять часов!

      – Так мало?

      – Самый дешевый труд – мешки таскать!

      – А что потом делать?

      И разошлись. В другой раз так:

      – А потом нас поставят картошку чистить…

      – Почему картошку?

      – Или полы мыть… Еще десять досок купим…

      – Так ведь…

      В следующий раз:

      – Это у нас такой путь к мечте?

      – Зато честно…

      – Тебе-то зачем тут уродоваться?

      – Все пошли – и я пошел…

      И правда: а зачем я пошел перетаскивать мешки? Я ведь приехал рисовать – ехал в круиз на океанской яхте, и вот одного дня не прошло, как уже таскаю мешки с какао-бобами в амстердамском порту. Я же хотел в каюте морские пейзажи рисовать… Эволюция мечты меня потрясла.

      Я даже поставил мешок на бетонный причал и сел на него, прервал трудовой процесс. Ведь это же поразительно, думал я, как просто заставить человека работать – причем совершенно бессмысленно работать! Кто сказал, что нам надо перенести эти дурацкие мешки? Зачем их таскать? Чтобы купить доски? Которые положат на палубу ржавого корабля, который не плывет? А если однажды и поплывет, то пойдет по северным рекам, и дурень Йохан будет на палубе скакать козлом и играть на консервных банках? Вот ради этого безумия я сейчас тут сдохну под тяжестью какао-бобов?

      Моросил мелкий дождь, дул холодный ветер, плоский пейзаж со складскими помещениями бурого цвета был отвратителен. Свинцовое море шумело, и если глядеть пристально в чехарду волн, кружилась голова.

      Зачем я здесь? Какая идея стоит того, чтобы я здесь помер?

      – Ты помираешь потому, что любишь труд в компании. Ты – человек коллектива. И тебе неловко увильнуть, если другим тяжело.

      Это сказал Адриан, угадав ход моих мыслей. Оксфордский историк развалился под навесом на тюках с шерстью, отгруженных с аргентинского корабля. Тюки сложили в сухом месте, под крышей, и вот британец расположился там с комфортом, покачивая желтым ботинком и наблюдая, как мы корячимся.

      Общество утопии стратифицировалось стремительно. В отличие от широко известной схемы Платона (поэты, стражи, философы) наша утопия предложила свои страты: пролы, идеологи и торговцы.

      Пролетарии тягали мешки; с нами все было ясно.

      Идеологи нас поучали – для пылкого поэта Цветковича, оксфордского балабола Адриана и активистки Присциллы пролы были предметом исследования.

      Торговцы искали выгоду помимо нас; Яков, Янус и Микеле были заняты аферами.

      Поведение у каждой из страт было особенным. Торговцы остались на корабле, их на дождь выманить было невозможно. Идеологи явились на причал поглядеть вблизи, как пролетариат надрывается, дать трудящимся совет. Правда, устроились идеологи в сухом месте. Присцилла столь же вальяжно,