Генделев: Стихи. Проза. Поэтика. Текстология (сборник). Михаил Генделев

еще в курчатовские времена раках Нои.

      Головогрудь этих отшельников не брала пуля из «макарова» – воющий рикошет: во какая броня! О них, ростом с боксера (собаку), и дай мне поведать, господь Редактор, – о боксере полулегковесе Абдулле Ивановиче Шарафутдинове («Крылья Советов», Ургенч), защипанном на сборах этими раками до костей. Череп Шарафутдинова захоронили на местном погосте, предварительно составив протокол, который через пару лет наизусть пересказала мне вдова покойного (как будто бывают вдовы непокойного?) Стелка Шарафутдинова – лимитчица.

      Раки-людоеды были местным лакомством, с одного экземпляра провианта хватало на среднюю нойскую семью дня на три-четыре. А вот пива в Ное не было. Вчистую. Уф!..

      Телефон… О чем я, о боги, о чем я? Телефон – вот ключевое слово, слепая ласточка… Телефон… Звонок.

      Да, резко зазвонил телефон.

      – Алло! «Скорая»?

      – Ну…

      – Что ну?

      – Это я вас спрашиваю, что «ну»?

      – Доктора!

      – Слушаю.

      – Это из Пупкова говорят.

      – Очень приятно. Ну и что скажете?

      – У нас тут Ульяна лежит, синенькая.

      – Ну?

      – Что ну?

      – Ну, лежит. Ну – синенькая. А давно?

      – Часа два лежит. Синенькая.

      – Синенькая – это фамилия?

      – Нет, цвет.

      – Дышит?

      – Не проверяли.

      – Так пойдите посмотрите.

      – Так пойду посмотрю. Не клади трубку.

      Короткие гудки.

      Судя по дикции, звонил абсолютно пьяный человек. Услышав гудки отбоя, я положил трубку. Подумаешь, синенькая! В Ное я уже пообвык, пообтерся.

      Первым моим пациентом была дама, скотница с/х им. Рихарда Зорге. Вошла в кабинет и спросила, где врачиха. Я извинился и сказал, что врачиха теперь я, так как доктор Грибкович (хирургия, терапия, ЛОР, глазные, кожные, венерические, акушерство, гинекология, травмы) отбыли на курсы повышения квалификации в г. Кострому.

      Доктору Грибкович Брониславе Станиславовне от роду было 76 лет. Если ее потрясти, помнила еще живого Мечникова, которого не любила за пристрастие к простокваше. Повышала квалификацию доктор Грибкович ежегодно и по нескольку раз в году. Меня, студента, не одобряла за желтые, цвета лютика на закате джинсы («техасы»). Доктор не выпускала из мелкого кошелька ротика своего гадкую сигарету «Дружок». Даже удаляя аденоиды. Пациентов делила на пейзан, придурков, мастеровых и бугров. За буграми числила начальство. Негативный опыт у нее – и жизненный, и медицинский – был, по всей видимости, огромный. Что не сказывалось на интеллекте – дура была музейная. Читала только передовицы «Нойской правды». С точки зрения профессии врачом Броня (ударение на «я») была опасным, решительным и безответственным. Но пациент выживал направо и налево.

      – Tак что врачиха – теперь я, доктор Генделев. На что жалуетесь, мадам?

      – Цицки брякнут! – горестно глянув страшными глазами, приготовилась к реву скотница.

      – Вот